Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника - [69]

Таким образом, собеседования быстро заканчивались либо отговоркой о невозможности нанять еще одного работника, либо искренним признанием, что дурная слава его фамилии может отпугнуть людей от компании. Альберт, имея инженерное образование и более чем тридцатилетний стаж, не мог найти работу в заново отстраивающейся Европе. “После войны для них все сильно изменилось. Все, чем они владели, забрало себе либо правительство, либо союзники. И для них всех настали тяжелые времена”, – вспоминает Элизабет Геринг, единственный ребенок Альберта.[252] Фамилия, упоминание которой заставляло бросаться врассыпную самых матерых бандитов СС, которая могла означать жизнь или смерть для сотен жертв нацизма, которая дала Альберту карт-бланш на борьбу с режимом, – в мире, освобожденном от нацизма и Германа Геринга, она стала для Альберта причиной крушения.

Вопреки этим суровым обстоятельствам Альберт упорно отказывался изменить свою фамилию. Возможно, его сдерживало чувство семейной гордости или наивное представление о том, что человека должны судить по его личным делам, а не по чьим-то еще. Упорство в этой вере какое-то время утешало Альберта, но с каждым отказом, с каждым осуждающим взглядом его решимость слабела. Вскоре к нему возвратилось то же чувство беспомощности, которое одолевало его во время заключения, но теперь оно было сильнее. Его безупречный внешний вид стал тускнеть от безразличия. Его гордая прусская осанка сменилась сутулостью. Его харизматичная улыбка превратилась в озлобленный оскал, в гримасу уныния, в отрешенную усмешку. Подобно отцу, оказавшемуся в схожем положении в том же возрасте, он потянулся к бутылке. “Я помню, в нем засела какая-то постоянная злость. Но, полагаю, у него были на то причины… Он чувствовал несправедливость, потому что он был очень хорошим инженером”, – рассказывает Жак Бенбассат, близкий друг Альберта.[253]

Под влиянием алкоголя и одиночества Альберт ступил на путь саморазрушения. Он начал изменять жене и был пойман с поличным. Мила Геринг бурно выразила свое возмущение, расставшись с ним в 1948 году, а позже, в 1951 году, забрала ребенка и мать, чтобы начать новую жизнь в Перу. Как добавляет Элизабет, “она была очень, очень разочарована. Она отдала ему целую жизнь, свои мечты – все. И вдруг обнаружить, что ты для него не единственная!”[254]

Конечно, Альберт позволял себе подобное не впервые. Его внезапный развод с первой женой, Марией фон Уммон, и разрыв с больной второй женой, Эрной фон Мильтнер, показывают привычку пренебрегать чужими чувствами. Неприятно думать, что эти поступки принадлежат тому же, кто посвятил жизнь заступничеству за других людей, притом что его брат Герман, ставший синонимом зла в человеке, был всегда предан своей семье.

Когда я искал объяснение этой аномалии в характере Альберта, я спросил Жака Бенбассата, который был близок с Альбертом в то время, что он об этом думает, и он ответил: “Я даже не представляю, я только знаю, что он чувствовал себя очень, очень обиженным женой. Какая бы ни была у него интрижка, из-за чего бы они ни расстались – он чувствовал, что этого не должно было случиться. Сами понимаете, такая центральноевропейская мораль”.[255] Наверное, Альберт, жалея себя, считал себя жертвой. Он, видимо, чувствовал, что жена бросила его именно в тот момент, когда он сильнее всего в ней нуждался, или что его романы не могли быть основанием для такой жесткой реакции – увезти его единственную дочь на другую сторону земного шара. Он мог считать, что в его поведении не было ничего необычного по сравнению с всеобщим нравами. То была во многом еще очень нефеминистская эпоха, эпоха до женской эмансипации. От жен ожидалось, что они будут закрывать глаза на легкомысленное поведение мужей. В высшем обществе почти обязательным считалось иметь любовницу. Вспомним, что само рождение Альберта могло быть как раз плодом таких отношений.

И все же ни это объяснение, ни любая другая попытка рационализации не могут заставить понять его поведение по отношению к единственной дочери, Элизабет. Избегая ее после разлучения, он не признавал ее существования и не общался с ней ни лично, ни по переписке.

Во время интервью с Элизабет я пытался затронуть эту тему и понять, как она на это смотрит. Сейчас ей глубоко за шестьдесят, она преуспевающая бизнес-леди, мать двоих талантливых сыновей, ведет комфортабельную жизнь в Лиме. Кажется, что она смирилась со своим безотцовством. Но дрожь в ее голосе и нервная улыбка выдают затаенную боль, которая остается с ней по сей день. “Что ж, я не злилась, я вообще никак не реагировала. Потому что, понимаете… Когда ваш отец вам не отвечает… – говорит Элизабет. – Мама заставляла меня писать ему где-то до десятилетнего возраста. Она всегда говорила: “У твоего отца будет день рождения… напиши ему письмо, нарисуй ему что-нибудь”. И мне приходилось делать все это для отца год за годом! На Рождество, еще на что-то, на Пасху, по любому возможному поводу… Она посылала эти письма за границу, но он никогда не отвечал, понимаете, никогда, никогда не отвечал!.. Так почему я должна писать кому-то, кто не хочет обо мне слышать!.. Я сказала маме: “Пиши сама. Не используй меня в качестве предлога!”