Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника - [49]
Несмотря на то что Альберт спас их от гестапо, госпожа Моравек не изменила скептического отношения к нему, возникшего еще при первой встрече. Она не выносила его присутствия, старалась его избегать и при каждой встрече демонстрировала свою неприязнь. Когда на одном званом обеде Альберт провозгласил: “Я на самом деле не немец, я австриец”, – госпожа Моравек возмутилась этим до глубины души: “Как странно. Это, наверное, какое-то немецкое чудо, что вы, будучи немцем, на самом деле австриец, а я, рожденная боливианкой, теперь стала немкой”. Услышав это, Альберт не растерялся. Он сказал, что восхищается ее откровенностью – добродетелью, которой почти не встречает вокруг, потому что из-за брата люди его опасаются.[162] Она опешила, и с тех пор между этими единомышленниками развилось что-то вроде платонической любви. В доме Моравеков Альберт стал самым желанным и дорогим гостем.
Однажды Альберт заявился без приглашения на один из многочисленных ужинов, которые Моравеки давали в Бухаресте, причем в свое любимое время: когда доставали сигары, открывался бар и поднималась излюбленная Альбертом тема ненависти к нацистам. “Он знал, как вести интересные беседы, разговор всегда оживлялся с его участием, в его взглядах на войну не было вранья, он выражался искренне, хотя в устах немца все это, конечно, звучало грустно и мрачно. Он почти не сомневался, что Германия проиграет войну, и был очень обеспокоен, какими последствиями это обернется для родины и остальной Европы”, – пишет Моравек Перу де Вагнер.[163] На этих вечеринках предметом внимания становилось не только идеологическое размежевание между двумя братьями Герингами, но и то, что они были совершенно непохожи друг на друга. Альберт обычно отшучивался от соответствующих расспросов, говоря, что его настоящая мать была богемская цыганка.
Это веселье продолжалось и в лыжном домике Моравеков в южнокарпатском курортном городе Пояна. “По приезду он сразу же спрашивал бокал “Фернет-Бранки” и кофе… Он максимально наслаждался жизнью… был любезным, веселым, непоседливым гостем. Потом я слышала, что большинство дам были в него влюблены”, – вспоминает Моравек Перу де Вагнер. Еще Альберт считал себя не последним кулинаром и собирал в местных лесах грибы, чтобы приготовить что-то замысловатое и порадовать хозяев. Выйдя из-за стола, он шел развлекать детей – вел их кататься на санках при свете луны или устраивал лыжные вылазки. Как отмечает Моравек Перу де Вагнер, “Альберт и здесь был идеальным компаньоном, потому что любил детей, а играть в снегу было его излюбленным развлечением”.[164]
Несмотря на вынужденное изгнание Яна, движение сопротивления на “Шкоде” не прекращало работу, со временем сменив пассивные методы на прямое действие. До самого 1944 года завод Карела Собота в Брно счастливо избегал бомбардировок союзников. Завывал сигнал воздушной тревоги, самолеты пролетали над головой, каждый раз повторялась полная эвакуация, но ни одна бомба на завод так и не упала. “Все покидали здание, шли в лесок, стоявший поблизости от завода, и оставались там, пока не объявляли, что можно возвращаться”, – объясняет Жоржи.
Ложные тревоги стали на заводе в Брно таким обычным и предсказуемым событием, что немецкое командование обратило на них внимание. “Тогда стало интересно, потому что немцы – они думают: хорошо, американцы не бомбят завод, а мы очень умные, поэтому построим-ка командный центр прямо на заводе”, – комментирует Жоржи, сдвигаясь на край стула, все активней вовлекаясь в историю. Для размещения своего командного пункта немцы сразу же начали строительство бетонного бункера, неприступной цитадели – то есть почти неприступной.
Участники Сопротивления, бывшие протеже Яна Моравека, обнаружили у бункера ахиллесову пяту. Они заметили, что вход не укреплен и что боковой удар может смести весь комплекс. По сети чешского Сопротивления эта информация была передана союзникам, и, само собой, через пару месяцев 15-я воздушная армия США показалась в небе над Брно. Хотя неясно, прилетела ли 15-я армия в район Брно именно по этой наводке или у них была задача просто отбомбиться по “внеплановым целям”, которые попадутся под руку, бункер был разрушен, как и сам завод с прилегающей территорией. Одним из пострадавших от этого внепланового налета стал Карел Собота. После всех ложных тревог Карел и другие его коллеги решили проигнорировать сирену и остаться внутри завода и оказались погребенными под обломками. Карел не успел опомниться, как оказался на больничной койке с двумя сломанными ребрами.
Немцы негодовали – они не сомневались, что бомбардировка не была случайностью. По их мнению, столь точный удар мог быть только результатом получения информации, поступившей от кого-то, хорошо знакомого с планом завода. Не имея оснований выделить кого-то конкретно, гестапо устроило на заводе массовую проверку со всем причитающимся – криком офицеров и топотом сапог. Немцы приставили холодный металл своих люгеров к вискам оказавшихся ближе всего работников и ждали, пока кто-то выступит с повинной. “Па! Па! Па! Они их убили”, – говорит Жоржи дрожащим голосом. Оставив людей истекать кровью, повалившись на свои рабочие места, под сдавленные крики окружающих, гестапо перешло к следующей группе, по-прежнему пытаясь вынудить информаторов сдаться. “Я не знаю, сколько человек убило гестапо, – продолжает Жоржи. – А [отец] сказал мне: “Мне повезло, что я был в больнице. Потому что, может, окажись я там…””
