Герберт Уэллс - [34]

— Что же вы намерены делать? — спросил я наконец.

— А что нам остается делать? Жить, размножаться и в относительной безопасности растить детей. Сейчас я скажу яснее, что, по-моему, нужно делать. Те, которых приручат, станут похожими на домашних животных; через несколько поколений это будут большие, красивые, откормленные, глупые твари. Что касается нас, решивших остаться вольными, то мы рискуем одичать, превратиться в своего рода больших диких крыс. (Вот они, новые морлоки. — Г. П.) Вы понимаете, я имею в виду жизнь под землей. К примеру, канализационная сеть. Под одним только Лондоном канализационные трубы тянутся на сотни миль; несколько дождливых дней — ив пустом городе они станут удобными и чистыми. Есть еще погреба, склады, подвалы, откуда можно провести к трубам потайные ходы. А железнодорожные туннели? А метрополитен? Понимаете? Мы составим шайку из крепких, смышленых людей. (Не правда ли, это похоже на рассуждения Гриффина о всеобщем терроре? — Г. П.) Мы не будем подбирать всякую дрянь. Слабых будем выбрасывать. А те, что останутся, должны подчиниться дисциплине. Нам понадобятся здоровые, честные женщины — матери и воспитательницы. Только не сентиментальные дамы, не те, что строят глазки. Мы не можем принимать слабых и глупых. Жизнь снова становится первобытной, и те, кто бесполезен, должны умереть. Они сами должны желать себе смерти, ведь все равно они не могут быть счастливы. К тому же смерть сама по себе не страшна, это трусость делает ее страшной. Обжив подземный Лондон, мы сможем выставлять сторожевые посты, даже выходить на открытый воздух, когда марсиане будут далеко. Даже поиграть иногда в крикет. Вот как мы сохраним свой род».

7

Но просто спасти род человеческий — этого мало, считает артиллерист. Для спасения рода человеческого достаточно стать крысами. А вот сверхзадача звучит иначе — остаться людьми, сохранить накопленные знания, приумножить их. Глубоко под землей можно устроить безопасные хранилища, собрать всё нужное. Не какие-нибудь романы, стишки, беллетристику, а научные книги — люди ни в коем случае не должны забыть свою науку. Мы, делится своими рассуждениями артиллерист, должны внимательно и постоянно наблюдать за марсианами. Когда все будет налажено, он и сам пойдет в шпионы, то есть даст им себя словить. В течение какого-то времени люди должны во всем уступать. Они должны убедить марсиан в том, что не замышляют против них ничего дурного. Марсиане — разумные существа. Они не будут истреблять людей, если поверят в то, что они просто вкусные безвредные черви. В конце концов, нам, может, не так уж долго придется учиться. Вы представьте, торжествующе восклицает артиллерист, четыре или пять боевых треножников вдруг приходят в движение! А на них не марсиане, а люди, научившиеся ими управлять. Представьте, что в нашей власти окажется одна из этих замечательных машин с тепловым лучом. Не беда, если, пробуя управление, взлетишь на воздух. Все равно от всего этого у марсиан глаза вылезут из орбит от удивления. Задыхаясь, пыхтя, ухая, они торопятся к другим своим машинам, а там тоже люди. И везде взрывы и гром! Смотришь, человек снова овладеет Землей!

8

Поразительно, но «Война миров» писалась почти параллельно «Человеку-невидимке». «Он сам немного сродни тем людям, — писал об Уэллсе Юрий Олеша, — которые появляются в его фантастических романах. Маленькие английские клерки в котелках и с тоненькими галстуками, разбегающиеся во все стороны от появившегося из мира будущей техники дива или, наоборот, сбегающиеся, чтобы посмотреть на это диво и погибнуть». Изощренно и точно Уэллс приводил в действие свой хорошо организованный мозг, чему в свое время научился у профессора Томаса Хаксли. Да, говорит он, мораль должна быть активной, она должна развиваться, становиться тоньше и человечнее. И это очень печально, что мораль часто не успевает за техническим прогрессом.

Тогда приходят марсиане.

Волшебная лавка

1

Конец 90-х Уэллс провел в Арнольд-хаусе, снятом на три года.

Здесь он приводил здоровье в порядок. У него появился литературный агент.

«Не думаю, — вспоминал Уэллс позлее, — что я оборотист по природе, но непрерывная борьба с миром, которую я вел за Джейн, за себя, за нашу семью, подталкивала меня к практичности. Я обретал к ней вкус. Обретал я вкус и к покупкам, находя удовольствие в своей кредитоспособности. На литературную репутацию я теперь все чаще смотрел как на товар, имеющий определенную стоимость».

Появление литературного агента позволило Уэллсу улучшить положение настолько, что круг его постоянного общения значительно расширился. Он часто встречался с братьями Честертонами — политиком и писателем, и общение с ними, конечно, ничем не напоминало общение, скажем, с приказчиками из магазина «Роджерс и Денайер». Встречался со знаменитым драматургом Бернардом Шоу, который, кстати, отсоветовал Уэллсу пробовать себя в драматургии. Шоу вообще был настоящим явлением. «Огромного роста, тонкий, прямой, — описывал его чешский прозаик Карел Чапек, — он похож то на Господа Бога, то на весьма злокозненного сатира. У него белые волосы, белая борода и очень розовая кожа, нечеловечески ясные глаза, большой воинственный нос; я никогда в жизни не видел существа более необыкновенного. По совести говоря, я его боялся. Он вегетарианец, то ли принципиально, то ли из гурманства, не знаю; у него рассудительная жена, тихий клавесин и окна на Темзу. Он рассказывает множество интересных историй о себе, о Стриндберге, о Родене и других знаменитостях; слушать его — насаждение, пронизанное ужасом». Вряд ли Уэллс боялся Бернарда Шоу, но вот ссориться с ним в будущем Уэллсу пришлось часто.