Георгий Скорина - [147]

Георгий долго и сосредоточенно разглядывал книгу.

– Товий, – сказал он, – вы великий мастер!

Старик выпрямился. Лицо его было торжественно и строго.

– Да, – сказал он. – Я – мастер! И я горд и счастлив, что услышал это из ваших уст. Мне не нужно иного вознаграждения. Никто, кроме вас, не видел этой книги.

– А герцог? – спросил Георгий.

Товий презрительно усмехнулся:

– Герцог!.. Что смыслит этот надменный тиран в истинном искусстве? Поощряя печатание книг, он заботится не о людях, а лишь о своих честолюбивых целях. Нет, герцог не получит этой книги. Я работал над чей украдкой, долгими бессонными ночами, остерегаясь нескромных взглядов. Я делал ее для себя. Часто, оставаясь один, глядел я на эту книгу. И тогда великим весельем наполнялось мое сердце, и я говорил: ты – большой мастер, Товий! Пусть глумятся над тобой кичливые невежды, они бессильны унизить тебя, ибо ты – мастер… Так говорил я себе. А теперь повторили это вы, доктор Франциск. Пусть же эти несколько песен останутся у вас в воспоминание о старом Товии. Я дарю их вам.

Скорина крепко обнял старика.

– Благодарю вас, мой друг, – сказал он. – Благодарю и с радостью принимаю драгоценный дар ваш. Но объясните мне, Товий, что заставляет вас покорно сносить унижения, которым вас подвергает герцог и его челядь?

Георгий никогда прежде не задавал Товию подобных вопросов, щадя его самолюбие.

– А что я могу поделать? – с горечью ответил Товий. – Я побывал во многих городах Германии, но отовсюду меня изгоняли церковные власти. Потом я поселился в Кракове, но и здесь католические монахи травили меня, как зверя, называя чернокнижником и колдуном. Ни один друкарь не пожелал взять меня к себе, опасаясь гнева духовенства. Единоверцы также отвернулись от старого Товия, которого раввины объявили вероотступником и эпикурейцем. Приехавший в Краков герцог Альбрехт позвал меня к себе на службу, пообещав хорошую плату. И я поехал в Кенигсберг.

– Я могу понять это, – сказал Скорина, – но потом, когда вы очутились в таком тяжком положении, почему не покинули вы герцогского двора?

– Ах, господин Франциск, – вздохнул Товий, – куда деваться мне? Кто захочет приютить старого еврея? Да и найду ли я в другом месте что-нибудь лучшее? К тому же невозможно мне покинуть Кенигсберг. Я здесь узник. За каждым моим движением зорко следят.

Он подошел поближе к Георгию и сказал шепотом:

– Боюсь, доктор Франциск, что и вас ждет недобрая участь. Герцог расточает вам ласки, но не верьте ему. О, я хорошо знаю этого коварного властителя. Ему нужно от вас что-то. Добившись своего, он заговорит с вами другим языком.

Скорина покачал головой:

– Многие пробовали сделать меня рабом либо исполнителем злых помыслов. Никому еще не удавалось это, не удастся и герцогу Альбрехту.

Но Скорина, однако, понимал, что опасения Товия не лишены оснований. Он почти не сомневался в том, что герцог пригласил его не для руководства немецкой печатней. Для этого нашлись бы в Германии более подходящие люди. По-видимому, истинные намерения Альбрехта были другими.

Наступил день, когда наконец все стало ясным.

Посетив однажды печатню, герцог, всячески расхваливая Скорину, вручил ему кошелек, туго набитый золотыми талерами. Потом, отозвав его в сторону, сказал:

– Доктор Франциск! Желая способствовать просвещению не только моих подданных, но и соседних народов, я намерен печатать книги на языках польском и русском. Вы провели долгие годы в трудах на этом поприще и, стало быть, будете мне незаменимым помощником.

Вот оно то, чего все время опасался Скорина! Еще лет десять назад он ответил бы герцогу гордым и решительным отказом. Опыт, приобретенный с годами, научил его осторожности.

– Вашей светлости, должно быть, угодно издавать лютеранские книги?.. Я же… православный, – сказал он.

– Не беда! – возразил герцог. – Я не уговариваю вас отступиться от своей веры. Ведь вы печатаете здесь лютеранские книги на немецком языке, не видя в том греха.

У Георгия не могло быть сомнений в том решении, которое он должен принять. Никакие богатства и награды не могли заставить его содействовать тому, что считал он опасным и вредным для своего народа. Нужно было во что бы то ни стало покинуть Пруссию, и как можно скорей. Но как это сделать, чтобы не разгневать Альбрехта, который мог круто расправиться с непокорным? Приходилось прибегнуть к хитрости.

На другой день Георгий явился к герцогу и заявил о своем согласии. Альбрехт был в восторге. Он предложил Скорине еще денег.

– Благодарю вашу светлость, – сказал Георгий, – я уже получил вознаграждение и вполне удовлетворен. Но чтобы осуществить ваше намерение, необходимы славянские шрифты, коих здесь нет. Предлагаю вам, государь, воспользоваться теми, что имеются в моей виленской друкарне.

– Отлично, – сказал герцог. – Я заплачу за них, сколько вы назначите.

– Не сомневаюсь, ваша светлость. В таком случае мне надлежит отправиться за ними в Вильну.

– Гм… – молвил герцог. – Не лучше ли послать одного из моих слуг с вашим письмом?

– Никто, кроме меня, не сможет отобрать то, что необходимо. К тому же, государь, приехав в Вильну, я смогу закончить тяжбу о наследстве, которая вот уже сколько времени причиняет мне беспокойство, а также увезти с собой супругу, ожидающую рождения ребенка.