Георгий Победоносец - [63]

Вернувшись в постель и укутав одеялом озябшие от долгого стояния на голом полу босые ноги, Иван вдруг понял, что знает, как поправить отцовский замысел. Он даже с ложа соскочил и, став на колени в красном углу, помолился Господу, вознеся ему хвалу за то, что вразумил раба своего. Он и впрямь полагал, что надоумил его Господь, хотя вернее было б думать, что Ивана толкнул под локоть бес-соблазнитель, неизменно обитающий в любом оружии, будь то блистающая медными завитками бомбарда, побитый ржавчиной прадедовский меч или простой булыжник, что удобно лёг в ладонь.

Приняв решение, Иван уснул сном праведника, а когда проснулся, обнаружил, что боярин уж укатил в Москву, ко двору. Наскоро перекусив чем бог послал и выпив добрую чару вина, чтоб не дрогнула рука, Иван Феофанов сын Долгопятый велел седлать своего аломанского битюга. Вскоре он уже ехал полем, напрямик через крестьянские посевы, держа поперёк седла готовый к бою мушкет.

Иван искал потехи, не ведая, что его вмешательство в грядущие события резко повернёт и его судьбу и судьбы иных людей. Пути Господни неисповедимы; извилистыми тропами направляя человека к ведомой одному ему цели, в великой мудрости своей Вседержитель устроил сей мир так, что всякой твари в нём сыщется применение и даже коровья лепёшка, не говоря уж о боярском сыне, на что-нибудь да сгодится.

* * *

Сотник Василий Голый, коему боярин доверил самому говорить с Зиминым, повёл дело без спешки, издалека. Голому нравилось играть с теми, кого велено было взять и доставить в расспросную избу, как кошка с мышью, чтоб хотя бы ненадолго продлить упоительные минуты полной власти над человеком. Кошка, тираня мышь, до поры не выпускает когтей, поддевая жертву обманчиво мягкой лапой, коя, когда кошке наскучит игра, вмиг сделается твёрдой, как железо, и такой же смертоносной.

Спросив у Никиты, вправду ли он есть Никита Андреев сын Зимин, и получив утвердительный ответ, сотник блеснул белозубой улыбкой.

— То дело. Тебя-то мне и надобно. Да ты не хмурься, не тужи! Я отца твоего, Андрея Савельевича, знавал, вместе в Астрахань ходили, разом государеву службу справляли… Он здоров ли:

— Умер, — сказал Никита.

Он был бледен и вид имел отрешённый, ко всему безучастный, будто и не заметил, что двор полон вооружённых всадников. Казалось, он не до конца понимает, с кем говорит. Степан же сразу насторожился, навострил уши — не потому, что знал за собой либо, упаси бог, за Никитой какую-то вину, а просто по исконной мужичьей привычке не ждать от начальных людей добра.

— У-у-умер? — изумлённо протянул сотник и, обернувшись через плечо, зачем-то переглянулся с сидевшим в возке боярином — как показалось Степану, со значением. Засим, сняв шапку, перекрестился, снова надел шапку и спросил: — Когда ж он успел-то? Вроде не собирался, да и года его не те… Аль захворал?

У Никиты на скулах вздулись желваки. Ласковый голос сотника Голого и его шутливый, будто за бражным столом; тон казались неуместными и издевательскими даже Степану. Что уж говорить о Никите, только что потерявшем отца!

Дюжий стрелец, дёрнув повод, двинул коня на Степана; забавляясь, толкнул мужика конской грудью.

— Посторонись, смердушко, затопчу, — сказал он сверху.

— Над пешим орлом и ворона с колом, — кляня беса, что тянул его за язык, всё ж таки не смолчал Степан.

Стрелец замахнулся плетью, но, встретив прямой и твёрдый взгляд мужичьих глаз, отчего-то передумал.

— Языкатый больно. Гляди! Язык холопу укоротить — дело недолгое. Экий орёл выискался! На себя погляди. Ворона ощипанная, смерд лапотный, а туда же — орёл…

Степан молча посторонился, но со двора не пошёл, будто чуял, что Никите может понадобиться его помощь. Хотя, ежели дойдёт до дела, что сделает один подневольный мужик против двух десятков сытых да гладких, обвешанных оружием стрельцов? Ткнут пикой под ребро, вот и вся твоя помощь…

Степан не знал, с чего это вдруг в голову полезли такие мысли, но приезд стрельцов ему сильно не нравился. С чего вдруг пожаловали? Да ещё и Долгопятые с ними… Этим-то чего надобно?

Никита тем временем молча двинулся вперёд, идя на окруживших его всадников так уверенно и спокойно, будто перед ним никого не было. Повинуясь короткому взмаху руки сотника, стрельцы расступились, открыв Зимину проход. Никита вышел за ворота и, только теперь, казалось, заметив боярина, низко ему поклонился.

— Здрав будь, боярин Феофан Иоаннович, — всё тем же сухим, мёртвым голосом молвил он. — И тебе, Иван Феофанович, желаю здравствовать. Не ко времени вы к нам в гости пожаловали. Некуда мне вас усадить, нечем попотчевать… — Он обернулся к сотнику, лошадь которого тихим шагом шла за ним по пятам и теперь возвышалась рядом, и указал рукой на ещё виднеющееся в угасающем свете дня пепелище. — Иль ты того не видел, сотник, что спрашиваешь, чем отец мой хворал? Ну гляди, коли не видел!

Темнота сгущалась прямо на глазах, и выехавшие со двора на улицу стрельцы, не дожидаясь команды, запалили коптящие смоляные факелы. Никита глянул на огонь и отвернулся — видно, зрелище сие напомнило ему о ночном пожаре, в котором погиб отец.