Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи - [37]

Существует большое, колоссальное различие между половой жизнью мужчины и женщины. Подумай как следует, и ты увидишь, что в то время как мужчина готов легко вступить в связь и порвать с любой женщиной, для женщины это составляет важнейшую часть жизни. Только развитое чувство морали и долга, только моя безграничная привязанность к тебе как к человеку и деятелю спасает меня от катастрофы, которая и тебе бы дорого обошлась. Но в ответ я хочу, чтобы ты хорошо запомнил мои слова! Если это случится со мной, для тебя я буду навек потеряна.

<…>

Будь спокоен, я никогда не сделаю то, что на моём месте сделала бы любая женщина. Я или буду жить возле тебя, чистая, как кристалл, или навсегда исчезну из Софии.

Горячо тебя целую. Люба».

В последующих её письмах тема обрастает подробностями, пояснениями. Моральные принципы не позволяют Любе отплатить мужу той же монетой, она также не способна унизить его и своё достоинство, ища сочувствия у родных и близких или устраивая скандалы. Она молча страдает, повторяя каждый вечер, как молитву: «Да будет благословенно страдание, рождающее счастье!» Напомнив ему, что «природа не создала социал-демократов и социал-демократок, а создала мужчин и женщин», она посылает в тюрьму книгу датского врача Йоргена Мюллера «Половая мораль и освобождение женщины», брошюру русского профессора Сикорского «Физиология нравственных страданий» и роман итальянца Габриэле д’Аннунцио «Наслаждение». Снова, как в молодые годы, она готова стать его наставницей в самых тонких вопросах «науки страсти нежной», даже через тюремную решётку: «Читай, милый Жорж, Мюллера и думай о нашем будущем. Пусть, когда ты выйдешь на свободу, не увлечёт тебя водоворот борьбы так сильно, что твоё самое любимое на свете существо останется на заднем плане».

Она и за обустройство их «гнёздышка» на Ополченской взялась с таким жаром только ради того, чтобы навсегда покинуть опостылевший дом на улице Козлодуй, ставший местом грехопадения «её Жоржа». «Иногда мне кажется, что я схожу с ума, а иногда приходит в голову одним револьверным выстрелом положить конец этим мучениям. Удерживает меня только твоя безграничная любовь и искорка надежды на то, что не всё потеряно. Спаси меня, милый Жорж, спаси меня!.. Только ты можешь спасти твою Любу!»

В ответ на этот крик о помощи он столь же откровенно рассказывает ей во время свиданий у тюремной решётки и в письмах о «фатальном случае». Он раскаивается и посыпает главу пеплом. Его перо, привыкшее к стилистике политических статей, выводит любовные признания, отдающие неуклюжей сентиментальностью, но вполне искренние. Он уверяет жену, что «возвратятся те славные дни, когда наша любовь не была омрачена ничем и не приносила нам никаких сомнений и колебаний. Те незабываемые дни, когда ты, лёжа возле меня, сладко щебетала и удивлялась тому, что есть на свете такое огромное счастье», а заканчивает письмо трогательным пассажем: «Мысленно шлю тебе букет самых милых и самых нежных цветов любви!»

Признания и обещания Георгия приносят Любе некоторое облегчение. Её психика успокаивается, бессонница уходит. «Теперь не сомневаюсь, что всё снова станет на место, — пишет она. — И я со своей стороны обещаю тебе, что сделаю всё для этого, но главное зависит от тебя».

Обновлённая семейная жизнь, в которой теперь не осталось недомолвок, представляется Георгию безоблачной. Его письмо от 17 сентября полно оптимизма: «Долгие месяцы ожидал я твоего возрождения, возрождения нашей божественной любви! Счастлив, что, наконец, дождался. Пусть никогда больше не вернётся прошлое! Устраивай новое гнездо с моей любимой библиотекой — это полностью соответствует характеру нашей любви». Действительно, книги, всегда игравшие в их жизни столь важную роль, стали помощниками и в эти трудные дни. Именно в них, а не в обычаях «простых людей» искали они ответы на извечный конфликт, столь часто возникающий в семейной жизни. В брошюре Сикорского Георгий старательно подчеркнул слова о том, что вред нравственных страданий «устраняется этической практикой и верой в нравственные идеалы», что именно идеалы и вера в лучшее будущее являются «истинным целительным средством», и поделился с Любой своим выводом: «Пережитые нравственные страдания, оставившие в нас глубокие следы, особенно в твоей поэтической натуре, надо старательно излечивать»^{35}.

В двадцатых числах сентября переписка постепенно возвращается в прежнее русло, домашние новости начинают перемежаться сообщениями о политических событиях. А политическая ситуация в Болгарии день ото дня обострялась. «Из-за происходящих событий в стране объявлено военное положение», — сообщила Люба 22 сентября. Она имела в виду массированное наступление войск Антанты на Салоникском фронте. Болгарская армия после недолгого сопротивления не выдержала натиска и покатилась назад. Озлобленные солдаты, брошенные на произвол судьбы, захватили штаб-квартиру действующей армии и двинулись на столицу с кличем «На штык виновников погрома!» По Софии поползли слухи о том, что число повстанцев с каждым днём растёт, что они избрали солдатские комитеты и организуются в колонны. Повстанцев уже окрестили большевиками.