Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи - [36]

На следующий день Георгий узнал, что тюремный регламент позволяет пользоваться книгами и даже поставить в камеру стол, кушетку, этажерку. Он тут же решил оборудовать в своей камере рабочий кабинет. Люба добилась приёма у директора тюрьмы, и уже через неделю Георгий расстелил на столе карту Балканского полуострова, расположил на этажерке книги, конспекты, подборки газетных вырезок, фотографию

Любы. Таким образом создал вполне подходящую обстановку для продолжения своих обычных занятий. «Я посылал тебе через Тодора[22] кое-что для редакции, — сообщает он Любе. — Если ещё не передала, передай, пожалуйста». Помимо подготовки статей для «Работнически вестника», Георгий поддерживал через Любу регулярные контакты с ЦК и парламентской группой, благодаря чему хорошо знал, что происходит на воле.

А обстановка в Болгарии накалялась всё больше. Хлеб продавали по карточкам — 250 граммов на человека в день. То в одном, то в другом городе вспыхивали женские бунты. Крестьяне сопротивлялись постоянным реквизициям.

Коалиционное правительство во главе с Александром Малиновым, пришедшее к власти после падения кабинета Радославова, требовало переориентации страны на Антанту. Фердинанд маневрировал, пытаясь погасить недовольство, охватившее все слои населения. Но прежний политический курс фактически продолжался, военные действия не прекращались.

История, подобно искусному режиссёру, выстраивает мизансцены и сталкивает разновеликие сюжеты так, что они неожиданно сплетаются в цельную и выразительную картину. В сентябре 1918 года на фоне эпохальных событий, в которые были вовлечены многотысячные массы, достигла кульминации и благополучно разрешилась драма двух любящих сердец, запечатлённая в их письмах, наполненных страстными откровениями.

В 1918-м Георгию исполнилось 36 лет, Любице — 38. Жизненный период, именуемый ныне кризисом среднего возраста, совпал у них с происходившим в XX веке крушением многих традиционных моральных и культурных запретов и появлением более либеральных взглядов на отношения мужчины и женщины. Исследования философов, физиологов и психиатров, среди которых первыми следует назвать Фридриха Ницше и Зигмунда Фрейда, сделали стыдливо укрываемые ранее от постороннего взгляда проявления человеческой натуры предметом общественного интереса, обратили взгляд человека внутрь самого себя.

В трёх десятках писем сентября — октября 1918 года, занимающих особенное место в переписке Любицы и Георгия, содержится история преодоления разлада, случившегося у них годом ранее из-за супружеской измены Георгия — судя по всему, случайной. Имя той женщины, образ которой, по выражению Любы, стоял между ними, как демон, осталось неизвестным. Да и не сам по себе факт неверности заслуживает нашего внимания (Георгий Димитров — не первый и не последний в веренице мужчин, изменявшим и изменяющим своим жёнам), а совместный поиск выхода из создавшейся ситуации, сопровождаемый редкой по откровенности и благородству исповедью любящих душ. Не факт, что столь страстный и откровенный диалог мог бы состояться, если бы им пришлось разговаривать, глядя друг другу в глаза.

Из переписки видно, как нарастал градус психологического напряжения между ними. Любины письма первых дней сентября ещё наполнены бытовыми сведениями, заботами о здоровье Георгия, жалобами на безденежье, подробностями ремонта их жилища и сообщениями об «острых конфликтах между нами и буржуазией». Но в них уже прорывается то главное, что её мучает и что она пытается осознать: «Вчера три раза начинала тебе писать и трижды рвала письма, а вечером написала одно — и не отправила. <…> Хотела и это письмо не посылать, но ты удивишься, почему не прихожу и не пишу. А я боюсь приходить, потому что разрыдаюсь прямо у решётки. Мне кажется, что там кладбище нашего прошлого, той жизни, которая должна была по-иному сложиться. Тяжелее всего, что нет рядом живого человека, который бы понял меня. Когда был ты, то ещё понимал меня, знал, по крайней мере, причину моих переживаний».

Но он пока не вполне понимает её (или делает вид, что не понимает) и предлагает то, что обычно предлагается при переутомлении, — посоветоваться с доктором, отдохнуть в горной местности. Уехать сейчас куда-либо абсолютно невозможно, возражает она. Ведь единственное, что у неё осталось, — заботы о «милом Жорже», без этих забот она не сможет прожить и дня: «Боже мой, неужели ты не видишь, что ничего иного у меня нет?..»

Похоже, что она долго не решалась раскрыть подлинную причину своих бессонных ночей, слёз и незнакомого прежде состояния. Днём первого обезоруживающего откровения стало 10 сентября. Пространная цитата из письма объясняет если не всё, то многое: «Скажу тебе как самому близкому другу и брату, что известное время со мной происходит нечто страшное. Несчастная прошлогодняя катастрофа в нашей жизни убила мои чувства к тебе, и я стала желать других мужчин. Жорж! Зачем ты это сделал со мной?

<…>

Я знаю, как будут мучить тебя эти строки. Но мне надо тебе сказать всё. Ты должен знать, что происходит со мной. Только так ты поймешь, как снова строить наше будущее, если вообще это станет возможно.