Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи - [241]
Болгария денонсировала договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи с Югославией в октябре 1949 года, уже без Димитрова>{342}.
Народная демократия с оговоркой
Во Врану стали понемногу стекаться книги из старой библиотеки, заботливо сохранённые Магдалиной и Стефаном Барымовыми. На некоторых стояла печатка «Л. и Г. Д.». Книги пробуждали воспоминания; по названиям и авторам, разноцветным пометкам и дарственным надписям можно было составить хронику давних лет. Помощники готовили шкафы для московского собрания. И уже стал формироваться третий массив литературы — болгарские приобретения и дарения последних лет. Помимо личных вещей, книги были единственной собственностью Димитрова, нажитой за долгие годы. Московская квартира, дача в Мещерине, вилла в Княжеве, дворец Врана, удобные автомобили, красивая мебель — все эти блага на самом деле являлись не более чем приложением к его статусу.
«В его характере и образе жизни были особенности, выработанные им самим, которые не подлежали никаким изменениям, — пишет о нашем герое Пётр Игнатов. — Он походил на солдата, который знает, что сразу же после того как трубач проиграет утреннюю побудку, весь день его будет рассчитан по часам и минутам. Единственное различие состояло в том, что он не знал, когда прозвучит сигнал „отбой“».
Повседневная жизнь страны требовала постоянного внимания. В мае Димитров проехал в компании с Антоном Юговым по пыльным дорогам Южной Болгарии, замкнув кольцо через Пловдив, Сопот и Пирдоп — знакомился с местными фабриками, разговаривал с крестьянами, строителями железной дороги, школьниками, жителями уютных городков Средногория — колыбели болгарского национального возрождения. Не всегда его узнавали, и тогда он получал неприкрашенные впечатления прямо из жизни, без посредничества тех, кого он называл «людьми шума и рекламы».
Неуёмное рвение этих людей доходило порой до опасной черты. На конгрессе Отечественного фронта Димитров услышал в свой адрес славословия не только преувеличенные, но даже рискованные: «великий вождь» и т. п. Он тут же попросил листок бумаги и набросал проект постановления Политбюро, предписывающего «всем партийным работникам и особенно редакциям и руководителям печати >избегать подобных неуместных и вредных лестных выражений». В другой раз, приехав в Народное собрание, увидел собственный гипсовый бюст и бюст Басила Коларова. Тут же направил письмо в Бюро народного собрания: «Бюсты Димитров и Коларова, установленные перед внутренним входом Великого народного собрания, >следовало бы немедленно убрать. Установка их была политически нецелесообразной и является грубой ошибкой»>{343}.
Подписав 24 июля болгаро-венгерский договор о дружбе — последний из семи договоров, заключенных в течение года — Димитров смог наконец уехать в отпуск. Но месяц, проведённый им на море, едва ли можно назвать полноценным семейным отдыхом, хотя в Евксиноград отправились все вместе — Георгий Михайлович, Роза Юльевна, Фаня, Бойко, потом приехала Елена с Ириной. Одна автомобильная экскурсия вдоль побережья, одна прогулка на яхте, просмотр новых фильмов — пожалуй, этим ограничились отпускные развлечения. Остальное время заполняла обычная рутина: обмен письмами с П,К, приём гостей (в их числе был польский премьер Циранкевич с женой), просмотр деловых бумаг.
Поступавшие из Софии материалы вызывали желание немедленно дать им ход. Особый интерес вызывали у Димитрова письма — а их приходило множество. Он просил помощников отбирать самые характерные и острые и показывать ему. Письма укладывались в две папки — в одну «враждебные», как называл их Димитров, в том числе анонимки с угрозами, в другую — жалобы и протесты. Жаловались на низкую заработную плату, удорожание жизни, отсутствие в магазинах товаров и продуктов, на действия местных органов и самоуправство облечённых властью лиц. Особенно возмущало поведение «вельмож» с партийными билетами и скорых на расправу партийных функционеров. И Димитров брал в руки карандаш и писал в П,К очередные указания: «глубоко вскрывать причины существующего серьёзного недовольства в среде рабочего класса, бедняков и середняков и других трудящихся»; «устранять причины и непорядки, вызывающие оправданное недовольство»; «калёным железом выжигать то, что у нас есть в некоторых местах, где наши ответственные товарищи превратились в губернаторов и вельмож по отношению к населению». И признавался, что его «серьёзно беспокоит наплевательское отношение к этим вопросам в некоторых звеньях партии и даже у руководящих товарищей».
Между тем его организм стал ощутимо слабеть. Вопреки врачебному запрету, Димитров однажды искупался в море, и вечером температура подпрыгнула до 38 градусов, на теле показалась сыпь. Через несколько дней случился приступ тахикардии — до 200 ударов сердца в минуту. Скачки температуры, сердцебиение, общая слабость продолжались весь отпускной месяц. Приглашённые из Москвы доктора не смогли установить на месте причину и прибегли к обычной рекомендации: немедленно лечь на обследование и лечение в Москве. Димитров предложил другой вариант: интенсивное лечение в Болгарии, а в декабре — Москва. Такое расписание явилось бы самым оптимальным, поскольку на середину ноября был назначен партийный съезд.
