Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи - [239]

Даже в мрачном тридцать седьмом году Димитров не получал таких публичных головомоек. Джилас пишет: «Я искоса посмотрел на Димитрова: уши его покраснели, а по лицу, в местах, как бы покрытых лишаями, пошли крупные красные пятна. Редкие волосы растрепались, и их пряди мёртво висели на морщинистой шее. Мне его было жаль. Волк с Лейпцигского процесса, дававший отпор Герингу и фашизму в зените их силы, выглядел уныло и понуро»^{338}.

Сталин не ограничился критикой, а высказал несколько позитивных соображений. По его мнению, в Восточной Европе возможны и естественны только три федерации — Югославия и Болгария, Румыния и Венгрия, Польша и Чехословакия. Трайчо Костов поинтересовался, следует ли взять курс на ускорение болгаро-югославской федерации. «Сделайте её, если хотите, хоть завтра, — ответил Сталин. — Это естественно, и мы ничего не имеем против. Мы только против комсомольских методов объединения».

Кардель осторожно возразил против ускоренного объединения «по международным причинам». Однако Сталин продолжал настаивать, попутно предложив включить в федерацию и третью страну — Албанию. Судя по дальнейшему развитию событий, югославам не понравился такой напор.

По итогам совещания был составлен протокол о взаимной консультации, обязывающий болгарское и югославское руководство впредь согласовывать все важные вопросы с советским руководством. На следующий день Димитров и Молотов скрепили его своими подписями. Главе правительства суверенной Болгарии отныне следовало быть настороже: пределы самостоятельности его суждений и поступков в эпоху послевоенной конфронтации неуклонно сужались.

Политбюро ЦК БРП(к) приняло к сведению критику Сталина и наметило в кратчайший срок приступить к созданию болгаро-югославской федерации.

Пятнадцатого марта Георгий Димитров снова в Москве. На сей раз его миссия совершенно иного свойства: он прилетел в СССР во главе большой делегации, чтобы подписать договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Наш герой считал, что ему предстоит совершить одно из главных дел жизни. Рассказывают, что перед поездкой он даже признался в своём кругу: «Подпишу этот договор — и можно умирать».

Церемония состоялась в присутствии Сталина 18 марта. От имени Советского Союза договор подписал В. М. Молотов.

Визит продолжался десять дней, и за этот срок состоялось несколько полезных встреч Димитрова и болгарских министров в Кремле и советских министерствах. Димитров устроил неформальный ужин в Мещерине с приглашением членов делегации, советских друзей и нескольких болгарских военнослужащих и студентов, обучающихся в Москве.

Об истории с интервью никто больше не вспоминал. Более того, в знак особого доверия Сталин при следующей встрече познакомил Димитрова и Коларова с донесением «доверенного лица» о секретном совещании Тито с ближайшим окружением. Согласно рабочей записи Димитрова, Тито заявил, что «развитие отношений между Советским Союзом и Югославией зашло в тупик». На том совещании обсуждался и вопрос о федерации с Болгарией. В перспективе Тито был не против такой федерации, но сейчас, заявил он, «условия для неё не созрели». Сталин проинформировал болгар о том, что СССР отозвал из Югославии всех своих советников^{339}.

Иными словами, Тито понял, что любые союзы на Балканах возможны только под контролем СССР, и это ему не понравилось. Вряд ли Димитров этого не понимал. Но он не видел в советском патронаже ущерба для своей страны. Противодействовать Советскому Союзу и сомневаться в исторической правоте Сталина он считал не просто немыслимым для коммуниста, но и просто-напросто неразумным.

Четвёртого апреля временный поверенный в делах СССР в Болгарии К. Д. Левычкин познакомил Димитрова с полученным из Москвы совершенно секретным документом — ответом Сталина и Молотова на два письма Тито в связи с отзывом из Югославии советских военных и гражданских специалистов. В обширном послании приводились многочисленные примеры недружественных высказываний и поступков югославских партийных и государственных деятелей по отношению к советским специалистам и проводимой СССР политике. Документ стал громом среди ясного неба: ведь всего лишь полгода назад на совещании в Шклярской Порембе КПЮ ставилась в пример!

Димитров считал простительными известную самоуверенность и заносчивость Тито, который был для него не просто крупным коммунистическим деятелем и лидером соседней (братской!) страны. Ведь он был ещё и Вальтером — тем смелым упрямцем, что под угрозой ареста провёл несколько месяцев в Москве и получил благословение Димитрова на воссоздание партии, тем народным вождём, что возглавил партизанскую армию и, не получая несколько лет помощи извне, вёл успешную борьбу с оккупантами. Димитров высоко ценил заслуги Тито в прошлом и настоящем, хотя их отношения и не были окрашены сердечностью, характерной для его отношений с Пальмиро Тольятти и Вильгельмом Пиком.

Что же теперь? Теплилась надежда, что удастся найти приемлемое решение, переговорив с Тито по пути в Прагу — там предстояло подписать договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи Болгарии с Чехословакией. Встречу предложили сами югославы. Но 19 апреля на белградском вокзале Димитрова протокольно вежливо приветствовали Милован Джилас и министр иностранных дел Симич. Переговоры на высшем уровне решили провести на обратном пути делегации в Софию, однако 25 апреля, накануне отъезда из Праги, Димитров получил телеграмму из Белграда — в ней без объяснения причин говорилось о нецелесообразности обещанной встречи.