Геологи идут на Север - [51]

— Суол мона бар![8] — показывает он на чуть заметный на галечнике след.

— Дороги нет! — возражаю я. — Вон куда надо идти, — показываю на хорошо заметный пологий перевал.

— Верно, здесь дорога! — кричит Егоров, обнаруживший старинную тропу.

Смущенный Тарабыкин поворачивает к Егорову и ведет нас дальше.

Погода испортилась, идет мелкий холодный дождь, готовый перейти в снег. Низко опустился туман. Нам попадаются два небольших озерка, и мы спускаемся в широкую долину вершины реки Антагычана — большого правого притока Неры, Галечники реки, состоящие из окатанных валунов гранита, белеющих на фоне черных сланцев, с одинокими белыми кварцевыми гальками, меня радуют. В первых же промытых пробах встречаются значки золота, правда, чуть видимые глазом, но значки. Егоров сразу оживляется, но дождь идет и идет. Кружатся отдельные снежинки. Туман сплошной занавесью закрывает ближайшие сопки и движется на нас. Надо спешить к лесу.

— Самыр кале, ардат кале! Дождь идет, туман идет. Однако, юрта назад надо ехать, — уныло ноет мокрый, согнувшийся крючком старик Тарабыкин.

Под такой ежедневный напев мы продолжаем работать, двигаясь вниз по Антагычану. В долине этой реки хорошо видна торная старинная вьючная тропа, по ней полтораста лет тому назад проходил Гаврила Сарычев, ехавший из Оймякона в Верхне-Колымск. Зимой здесь на оленях возят почту в Якутск.

Маршрут, которым шел Черский, остается южнее. Мы находимся в самом центре хребта Черского. Все говорит о том, что мы входим в золотоносную зону, но дня через два придется возвращаться, так как наши продукты на исходе. Я разбираюсь в собранных материалах. Вдруг в палатку врывается Егоров и кричит:

— Сохатый рядом! У реки!

«Теперь можно будет продолжать работы, мяса сохатого хватит надолго», — мелькает у меня мысль.

Вслед за Егоровым я осторожно выхожу из палатки и вижу в тальниках характерную губастую морду сохатого, безмятежно обкусывающего ветки. Из-за шума реки он нас не слышит. Первым стреляет Егоров, за ним я. Сохатый делает огромный скачок и исчезает в кустах.

— Промазали, — огорченно говорит Егоров, осматривая место, где стоял зверь.

Наш «провиант» ускользнул из-под носа. А продукты у нас на исходе. На следующий день возвращаемся обратно.

— Только зацепились за золото, приходится возвращаться, — сокрушается Александр.

— Ничего, на следующий год мы придем сюда на весновку, — утешаю я его.

Шестого сентября мы, наконец, добрались до юрты Тарабыкина. Но отряда Асеева до сих пор нет. Меня это сильно беспокоит. Ведь я знаю, что продуктов, да еще при аппетите Мики, у них давно уже нет.

Но Мика появляется на следующий день. Его невозможно узнать, он весь оборван, как-то согнулся, щеки обросли щетиной и ввалились, движения вялые, куда девался его самоуверенный Громкий голос.

— Мика, что с тобой?

— Жрать! Дайте скорее! Я умираю от голода, — слабым, чуть слышным шепотом говорит он, садясь за стол, и с жадностью начинает есть все, что ему подают.

Якуты с удивлением смотрят на «Улахан киги» — большого человека, как они зовут Мику, восхищаясь его аппетитом.

Пережевывая, с набитым ртом, Мика отрывисто, невнятно рассказывает:

— Каюсь, увлекся. Сто пятьдесят километров вниз по реке отмахали. Почти до устья. Никакой слюды не нашел у Красной горы. Все рассчитывали барана убить. Но хотя бы утку или куропатку встретили. Пусто, голодно. Дичи нет. Первый раз такие дикие места встречаю. А тут Сергеев говорит мне: «Две банки мясных консервов осталось и малость муки». Вспомнил ваш совет не зарываться и повернул обратно. Двести десять километров — это пять — шесть дней надо было топать обратно. А тут еще лошадь потеряла две подковы и хромать начала. Беда в общем… Из последней банки консервов наш шеф-повар Сергеев сварил замечательный суп, а чтобы был погуще, решил заправить его крахмальной мукой. Перепутал старик мешочки и заправил его содой. Но героически съел его один — не пропадать же добру, — смеется Мика.

— Дальше три дня мы шли на подножном корму: ягоды, киселек из ягод ели да подмороженными грибами питались. Пробовали кашу варить из ягеля, но даже Сергеев решил, что это только олени могут есть.

Насытившись, Мика укладывается на боковую. Слепцов и Сергеев молча закуривают.

Десятого сентября мы выходим из поселка. До базы экспедиции двести пятьдесят километров тропой, которой шел Черский.

В верховьях Зырянки нам попадается множество пестрых сусликов. Они сидят столбиками у своих нор, наблюдая за нами, и с удивленным свистом исчезают при нашем приближении.

Останавливаемся на ночлег.

— Надо набить сусликов на зимние шапки. Восемнадцать штук потребуется на три шапки, — загорается Мика. И с места в карьер приступает к избиению сусликов из «малопульки». Александр и Слепцов едва успевают обдирать шкурки. Через час восемнадцать шкурок сушатся на рогульках.

— Аппетитно выглядят, — говорит Мика, рассматривая ободранные тушки. — Прекрасное будет жаркое.

Через два часа готово ароматное жаркое. Все от него отказываются. Я съедаю одну тушку. Действительно, вкусно. А Мика разделывается с остальными. В следующие два дня это блюдо действует на него, как хорошая доза касторки.