География и некоторые исследователи - [7]

Это произошло в 1888 году, когда судно под моей командой, стоявшее в Сиднее, принимало на борт смешанный груз для острова Маврикия - и вдруг, в один прекрасный день, все глубоко затаенные во мне мысли об исторической важности тихоокеанских исследований всплыли на поверхность. Почти не раздумывая, я сел и написал письмо судовладельцам, предлагая взамен обычного южного рейса провести судно на остров Маврикия через пролив Торреса. Я имел все основания ожидать серьезной взбучки, хотя бы за то, что отнял у них лишнее время своим неслыханным предложением.

Должен признаться, что я ждал ответа с некоторым трепетом. Ответ пришел в свое время, но вместо ожидаемого мной ворчливого начала "нам трудно понять..." и т. д. и т. д. он просто обращал мое внимание на тот факт, что "этот маршрут потребует выплаты дополнительной страховой премии", и т. п. и т. п. А заканчивался он следующими словами: "Впрочем, в целом мы не возражаем против вашего намерения провести судно через пролив Торреса, если вы уверены, что навигационный сезон еще не заканчивается и можно избежать опасностей штилей, которые, как вы знаете, по временам господствуют в Арафурском море".

Я прочел письмо и почувствовал угрызения совести. Навигационный сезон, пожалуй, близился к концу. Я не был скрупулезно честным в своей аргументации. Может быть, потому, что не верил в ее успех. А теперь мне предлагалось взять все под свою ответственность. Должно быть, мое письмо попало в контору компании "Г. Симпсон и сыновья" в счастливый день, - в романтический день. Не стану притворяться, что я раскаиваюсь в том, что уклонился тогда от строгой истины, - разве была бы так дорога мне память о моей морской жизни, если бы она не включала в себя и плавания через пролив Торреса на всем его протяжении, от устья реки Флай - и дальше, вдоль путей первых мореплавателей?

Так как сезон уже близился к концу, я настоял на том, чтобы уйти из Сиднея во время тяжелого юго-восточного шторма. И лоцман и капитан буксира были возмущены моим упрямством и поспешили предоставить меня самому себе, едва только мы отошли от Сиднея. Свирепый юго-восточный ветер подхватил меня на свои крылья, и не позже чем на девятый день я был уже у входа в пролив Торреса, названного по имени бесстрашного и молчаливого испанца, который в XVII веке первым прошел этот путь, не зная, где он, не подозревая, что по одну сторону его корабля лежит Новая Гвинея, а по другую - весь австралийский континент. Он думал, что идет мимо архипелага. Существование этого пролива в течение полутора столетий подвергалось сомнениям, оспаривалось, служило предметом ссор для географов и даже начисто отрицалось человеком с дурной репутацией, но искусным мореплавателем, Абелем Тасманом, который считал, что это - большой залив; подлинные его контуры были впервые перенесены на карту Джемсом Куком, навигатором без страха и упрека, самым замечательным по своим достижениям и человеческому облику из моряков создателей воинствующей географии более позднего времени.

Если духи умерших посещают места своих земных подвигов, то я, вероятно, находился под благосклонным покровительством трех этих теней: несгибаемого испанца, - человека такой высокой доблести, что он не удостаивает и единым словом чудовищные трудности и опасности своего плавания; упрямого голландца, который, твердо уверовав, что пройти здесь невозможно, чуть не открыл истины, отклонившись от нее лишь миль на 50; и наконец великого англичанина, сына земли, прекрасного командира и профессионального моряка, который разрешил этот вопрос наряду со множеством других и не оставил после себя ни одной неразрешенной проблемы Тихого океана. Великие тени! Все друзья моей юности!

Не без известного волнения - ведь я командовал, весьма возможно, первым и, безусловно, последним торговым судном, перевозившим груз из Сиднея на Маврикий таким маршрутом, - на рассвете я повернул корабль носом к проливу Блая и поднял столько парусов, сколько могли выдержать мачты. Вокруг меня простирались гонимые ветром, пронизанные солнцем пустынные воды, наполовину скрытые блестящей дымкой. Первое, что привлекло мой взор среди игры бело-зеленых волн, была черная точка, очень кстати отмечавшая край низкой песчаной банки. Она оказалась обломком какого-то маленького суденышка. Надеясь разобрать надпись на его корме, я слегка изменил курс, чтобы подойти поближе. Буквы уже почти стерлись. Корабль назывался "Гонолулу". Я не мог прочесть названия порта. Одному богу известна история этого судна, а ветер, должно быть, гулял вокруг достаточно долгое время, чтобы намыть на его останки спокойную могилу из того самого песка, на котором оно встретило свою смерть. 36 часов спустя, - 9 из них были проведены на якоре, - подходя к другому концу пролива, я увидел мрачный серый остов большого американского судна, лежащего высоко над водой в самой южной точке Рифов Воинов. Корабль этот находился там уже несколько лет. Я слышал о нем. Он стал легендой. Как громадное и зловещее memento mori маячил перед нами этот остов, поднятый преломлением света безмятежного дня над далекой линией горизонта, четко обрисованной заходящим солнцем.