Генрика - [16]

Бэнкс поднял капитанскую шляпу, скомкал не отряхнув, и сунул в рот Шарки.

— Ты все сказал в этом мире, Джон! — отвернулся, и навсегда ушел Копли Бэнкс.

***

Гроза, затаенная в небе вчерашнего дня, прогремела с рассветом. Нагнала, и взметнула на гребень волны шлюпку Бэнкса. Прокатилась в город, шурша освежающим ветром в бойницы портовой крепости, в окна домов.

В небо, на смену Авроре, всходило солнце. Кровавые руки пирата Шарки, покинули мир. Не знал о своем спасении город; начинался, новый, другой день, — без дьявола на горизонте.

Ты победила, Генрика!

Человеком, который вернул себе право на счастье, переступал порог своего жилища, Бэнкс.

— Я знала, что ты вернешься, Бэнкс. В тысячах мыслей жила этой верой: вернешься! Ты здесь. Значит, теперь навсегда. Так ты сказал, ты помнишь?…

— Да. Генрика! Я здесь, значит с тобой навсегда!

«Ты понимаешь, какое большое дело ты сделала, Генрика?! Ни за одним из тех, среди кого мы живем, не знаю подобного, милый, любимый мной человек!» — торжественно, длинно, — но это правда, и он бы не мог говорить иначе. Надо было сказать: «Ты вернула мне веру в жизнь, в справедливость. Вернула сердце, которое я потерял. И потому я твой, твой навсегда! Но… — ут он смущался, — Мы любим… А ты… ты сможешь быть навсегда моей, и со мной, без остатка — так же точно, как я? Мы готовы, Генрика?».

После солнца снаружи, в доме взгляд потерял остроту на какое-то время. Бэнкс подбирал слова. Хорошие, добрые, лучшие в мире слова. Но в сердце скользнула тревога… Какие-то сумерки, которых не ожидал Копли Бэнкс…

— Ты сделал все. Небо, я — никто в тебе не сомневался. Но я, прости… Я больна, и, кажется, ухожу…

— Что ты! — приник он к ее постели, — Силы вернутся! Генрика, многие здесь болеют, попав новичками, как ты. Это легко лечит время.

— Прости. Это я виновата. Нельзя было так, а я рассердилась кажется, на тебя… Подумала, что ты не вернешься, потому что не обещал. А так было нельзя. Я совсем не надолго, на миг подумала…

— И забудь об этом!

— Только на миг подумала, и в этот миг укусила змея. Я в океан смотрела, с камня, где карта Англии. А под камнем была змея… Я виновата, нельзя было так думать, Бэнкс…

Малышом-олененком прошла неуверенно, припала к твердой руке Копли Бэнкса ладонь ослабевшей Генрики. Жар той, изнутри выгорающей амфоры, ощутил в ее теле Бэнкс.

На запястье он видел «Дельту» — двугранный, с разлетом, след ядовитого зуба змеи Аконхо.

— Я люблю тебя… Мне не страшно, Бэнкс. Страшно было тогда, на палубе, — я могла умереть, никогда не коснувшись тебя, и даже не зная, что ты есть на свете…

— Мы любимы, Генрика, и никогда не расстанемся больше! Ни на миг! Это я знаю, любимая, и обещаю тебе!

— Шарлотта сказала, что ты… Я… я не знала, что ты очень скоро вернешься.

— Ты была одинока со мной, прости!

— Нет. Я не поверила в это, и, видишь, права… Я за тебя боролась, Бэнкс, постарайся жить долго.

— Ты победила, Генрика! — в глаза — как в два чистых озера, два океана, как в бездну, скользил благодарный взгляд Копли Бэнкса, — Подожди меня, Генрика. Я скоро вернусь. Подожди, любимая.

— Я подожду.

Он видел, что удивил Шарлотту

— Что с тобой, Копли Бэнкс? Ты болен?

— Нет, — покачал он головой.

— А когда же, — помедлив, спросила она, — я увижу ублюдков, и самого капитана Шарки? У меня с ним, ты знаешь, есть личные счеты…

Бэнкс улыбнулся, кивая на пистолет:

— Снимите, Шарлотта. Тяжелая штука, и теперь ей не место на Вашем поясе. Шарки не будет! Их — тоже.

Шарлотта тронула рукоять. Посмотрела на Бэнкса.

— Что ты делаешь, Бэнкс, глядя в глаза, — говорила она, — Зачем тебе эта девочка? Мало душ загубленных на корабле?!

Бэнкс опустил голову.

— Шарки убит! — сказал он.

— Господи! — опустились руки. Шарлотта пристально, посмотрела на небо. Она давно знала Бэнкса. Ему надо было верить.

Покачав головой, Шарлотта долго смотрела в вслед Копли Бэнксу. И вновь опустила ладонь на тяжелую рукоять пистолета. Она верила Бэнксу.

— Две беды, — проворчала она, — у нас было: пираты и змеи…

И пошла в дом, чтобы снять пистолет.

«Что она, — грустно подумал Бэнкс, придя к камню, — могла видеть сверху, оттуда? Что хотела увидеть? Созерцание побуждает подняться выше не для того, чтобы видеть предметы. Нет, взгляд созерцающего — это взгляд мечтателя. Он побуждает подняться, потому что тянется вдаль. Это взгляд к горизонту, за горизонт — к линии, за которой таится будущее. Взгляд тянется, чтобы увидеть завтра, — потому, что мы боремся за него сегодня.

Неподвижно, и долго: коленями к подбородку — в позе мечтателя мы поразительно схожи — устроены так, — всматривалась в завтрашний день Генрика. Видела нас, нашу судьбу. Видела: нам быть вместе. Что ж, так и будет!».

Шорох, и легкое, едва уловимое в траве и листьях движение, выдало, что за Бэнксом давно наблюдали. Он увидел гибкий, чешуйчатый ствол поднимавшейся перед ним змеи. Он понял: Аконхо! И протянул ей руку.

Не сразу: по-человечески, пережив короткое изумление, холодным, упругим шлейфом змея обвила руку Бэнкса. В запястье впился кривой, дельтавидный, с разлетом, зуб Аконхо.

***

— Я здесь, любимая! Генрика, я вернулся к тебе, навсегда!