Генрих V - [188]

Обращаясь к христианской истории "славного королевства Англии", Полтон мог утверждать, что по древности, вере и достоинству она, по крайней мере, не уступает истории Франции. Первым, кто принес христианство в Британию, был не кто иной, как Иосиф из Аримафеи, который снял тело Христа с креста; он прошел по острову (что важно) с двенадцатью спутниками, обратил народ и был хорошо принят[1390]. Однако французы, как подчеркнул Полтон, были вынуждены ожидать прибытия святого Дениса, чтобы принять веру[1391] (Полтон не принял во внимание традицию, согласно которой Мария Магдалина, Марфа и Лазарь принесли учение Христа в прибрежные земли южной Франции)[1392]. Желая показать, насколько влиятельной была Британия в самые ранние годы своего существования, Полтон напомнил, что дочерью короля Коэла была святая Елена, мать императора Константина, который родился в Йорке. Обращение империи в христианскую веру, строительство первой церкви, посвященной Святому Петру в Риме, и обретение Истинного Креста, таким образом, можно приписать членам английской королевской семьи и ее потомку. Неудивительно, что с такими христианскими королями во главе, Британия непременно должна была стать страной христианской веры. В то время как во Франции было едва ли 6.000 приходских церквей, в Англии их было более 52.000, все они были хорошо оснащены, в дополнение к множеству других примечательных церквей, включая соборы, монастыри и больницы[1393].

Прежде чем закончить, Полтон обратился к другому вопросу, который он назвал "главным и самым надежным доказательством принадлежности к нации" ― языку. Язык Франции, утверждал он, был понятен, более или менее, всем французам. В английской "нации", однако, было пять языков: английский, используемый англичанами и шотландцами; валлийский; ирландский; гасконский; и корнуолльский, ни один из которых не был понятен остальным. В этом, по мнению Полтона, и заключалась сила английской нации. По его мнению язык был доказательством силы "главной нации", способной выступать на соборе вместе с другими. Англия играла важную роль на прошлых церковных соборах и вряд ли можно отказать ей в праве снова играть эту роль в настоящее время[1394].

Полтон обращался к аудитории, собравшейся со всех уголков христианства, и мало кто из них знал подробности британской истории или точность его утверждений. Он умело использовал имена, которые могли быть известны или произвести впечатление: Елена и Константин, например. Но, в отличие от французов, он не мог апеллировать ни к длинной череде христианских королей, ни к культу монархии. Он также не мог слишком сильно подчеркивать "националистический" аргумент против французов ведь Генрих V считал себя не врагом Франции, а ее королем по своему законному происхождению[1395]. Все, что он мог заявить, это то, что Англия была, по крайней мере, такой же важной, такой же святой, такой же древней, как и Франция. Однако важным фактором является то, что в 1417 году, когда ее претензии на роль "нации" на соборе были оспорены, Англия могла привести аргумент, в котором элементы истории (реальной и вымышленной) были смешаны с апелляцией к значению языка как отличительного признака национальности, чтобы заявить, что она заслуженно была столь же известна, как и любая другая страна в Европе того времени[1396].

1417 год, когда Полтон защищал английские претензии перед собором, также должен был иметь большое значение для развития одного из основных аргументов Полтона — английского языка. Как подразумевал Полтон, язык был признаком народа. Это было продемонстрировано, когда в 1344 году Эдуард III в эмоциональной речи заявил, что нападение, запланированное французами, было направлено на уничтожение короля, его народа, его земель и его языка[1397]. Эта идея вновь прозвучала в июле 1400 года, когда Генри Перси, юстициарий Честера, написал от имени принца письмо, призывающее лучников противостоять шотландцам, которые хотели "начать войну против языка и народа Англии",[1398] а в тексте (датированном 1407 годом) говорится о намерении валлийцев "уничтожить английский язык, насколько они смогут, и превратить его в валлийский"[1399].

Было ли это сделано для того, чтобы привлечь внимание к росту значения английского языка и угрозам в его адрес, что в 1363, 1364 и 1381 годах заседания при открытии парламента были записаны на английском языке? Тем не менее, французский и латынь оставались доминирующими языками в этом конкретном вопросе вплоть до XV века: за все время правления Генриха V было всего четыре записи на английском языке, по две за 1414 и 1421 годы. Язык петиций, подаваемых в парламент, несомненно, демонстрировал явное нежелание отказаться от французского и латыни вплоть до второго десятилетия XV века. До 1400 года петиций на английском было две, между 1401 и 1410 годами — ни одной, между 1411 и 1420 годами — восемь, а в десятилетие 1421–30 годов их число резко возросло до шестидесяти трех[1400].

Есть важные признаки того, что в эти годы английский язык все больше и больше принимался как норма письменного общения, и что роль Генриха в развитии этого велика. Король, сын культурных родителей, по-видимому, любил читать. У него самого были книги на латыни, французском и английском языках, но именно на активном поощрении, которое он оказывал переводчикам, в основном на английский язык, следует сделать акцент. Книга Томаса Хоклива