Генрих Третий. Последний из Валуа - [16]

«Имейте в виду, – кричит он, – что чем больше вы будете стремиться к высотам власти, тем меньшую роль я отведу вам!» – «Извольте, я уступаю дорогу, – отвечает побелевший от ярости принц Конде, – но делаю это по своей воле». Через несколько дней он покидает двор и уединяется в замке Сен-Валери, где начинает вынашивать планы мести.

А тем временем наводящие на всех ужас солдаты герцога Альбы продвигались к Брюсселю. Напуганная французская знать при их приближении возводила оградительные сооружения. Екатерина вздохнула с облегчением только тогда, когда узнала, что герцог Альба достиг Люксембурга. Оказавшись на месте, министр Филиппа II вполне оценил всю сложность ситуации и указал своему королю на возможность внутреннего конфликта. С этого момента политика Филиппа II становится либеральнее, к огромному удовлетворению королевы-матери.

Шел сентябрь 1567 года, и Екатерина была столь уверена в полном спокойствии Франции, что не придала никакого значения сообщению, что в Шатильон-сюр-Луань, резиденцию адмирала, стягиваются войска.

Однако именно в этом спокойном месте, где совещались вожди протестантов, решалась судьба Франции. Одни, не колеблясь, предлагали возобновить войну и не дать двору привести в исполнение черные замыслы: они имели в виду заговор, который, как считалось, состоялся в Байонне два года назад. Но Колиньи, старавшемуся держаться умеренной линии, доводы эти показались недостаточно убедительными, чтобы еще больше обострять отношения с Испанией и выступать против либерального французского правительства, которое почти симпатизировало протестантам. Его мнение становится известно супруге принца Конде, который вскорости организовывает вторую встречу вождей гугенотов – теперь в Сен-Валери, куда старается привлечь всех заядлых дуэлянтов, всех нетерпеливых. Тем временем в Нидерландах герцог Альба арестовал графов Орна и Эгмонта, что было воспринято протестантами как первый акт пьесы, разыгрываемой Екатериной и ее зятем, Филиппом II. Опасаясь полного уничтожения, французские протестанты вынуждены были последовать примеру своих голландских собратьев по религии. В ход были пущены воинственные вымыслы, и простым гугенотам уже мерещились костры инквизиции – толпа слепо последовала по пути, указанному главарями французских протестантов.

Ничего не подозревавший двор по-прежнему пребывал в замке Монсо. Конде, исполненный решимости применить силу там, где пять лет назад он от этого открыто отказался, решает сместить короля.

Екатерина ни о чем не подозревала. Обеспокоенная своей недавней ссорой с Испанией, она старалась не сделать ни одного неверного шага в отношении французских протестантов. Еще 24 сентября она разослала письма в провинции, требуя неукоснительного соблюдения Амбуазского эдикта. А уже 27 сентября ей сообщили о том, что войско гугенотов вот-вот окружит замок.

Глупость этой затеи была столь очевидна, а последствия совершаемой ошибки могли быть столь ужасны, что поначалу ни королева, ни канцлер просто не поверили известию. Л’Опиталь вышел из себя и резко отозвался об интриганах, распространяющих подобные выдумки, дабы посеять семена недоверия между королем и его поддаными. Но сведения эти подтверждались – и пришлось отступить перед очевидностью. Екатерина решает покинуть замок не медля ни минуты, и двор укрывается за крепостными стенами Mo, куда срочно вызывают швейцарскую гвардию.

Когда королева оказалась под защитой аркебуз и копий швейцарцев, прошел ее испуг, но не крайнее изумление. Она никак не могла понять происшедшего – оправдания этой глупости не было. Теперь предстояло добраться до Парижа. Ответственность лежала на полковнике Пфайфере, командовавшем наемниками, – в его руках было все, но он поставил условие, что его приказы будут беспрекословно выполняться.

Старый вояка расположил свои войска по принципу македонской фаланги, образовав гигантский квадрат, ощетинившийся во все стороны штыками. В центре этой живой крепости он поместил двор, и с осторожной неспешностью все двинулись к столице. Вскоре показались войска гугенотов под предводительством Конде и Дандело. Пфайфер останавливает свою колонну и вытягивает ее в довольно удлиненный прямоугольник. У гугенотов не было ни пехоты, ни артиллерии, а поскольку их пистолетов и шпаг было явно недостаточно, чтобы вступать в бой со швейцарцами, они быстро ретируются. Пфайфер продолжает свой путь, а мятежники вновь появляются уже в Ланьи, но теперь их гораздо больше. И тогда швейцарцы вытягиваются вдоль всей дороги, образуя живой барьер, под прикрытием которого королевская семья и двор во весь опор скачут в Париж. Они добираются туда благополучно, хотя и в разорванных одеждах – попытка протестантского переворота была подавлена 28 сентября 1567 года, но стране это принесло неисчислимые бедствия.

Юный Карл IX еще не занимался сам управлением государством, и религиозные распри не сильно его занимали, но его чувствительная душа не могла вынести оскорбления, нанесенного этим заговором. И он никогда не простит протестантам, что те «заставили его ускорить шаг».

Что же до королевы-матери, то она не могла скрыть своего возмущения. Дружба с протестантами, некогда, может быть, даже излишняя, обернулась ненавистью, которая росла по мере того, как Екатерина видела глупости, совершаемые Конде, нетерпимость вождей гугенотов, их алчность. В этих людях, неспособных управлять государством, но претендовавших на эту роль, она видела истинных врагов единства. И когда на заседании совета Л’Опиталь пытается предложить меры, ведущие к примирению, королева-мать резко обрывает его: «Это из-за вас и ваших возвышенных речей об умеренности и справедливости мы оказались там, где оказались!»