Генри и Катон - [38]

— Чем занимаешься?

— Что ты имеешь в виду?

— Кто ты: студентка, учительница, домашняя хозяйка, балерина?..

— Я не замужем. Разумеется.

— Разумеется.

— Была студенткой, но бросила учебу.

— И почему?

Помолчав, Колетта ответила:

— Это не по моей части.

— Так ты знаешь, что по твоей части? Счастливая.

— Считаешь, я неверно поступила?

— Не имею представления. Учиться теперь так легко, все сколь-нибудь сложное из программы выбросили, это просто форма развлечения. Я бы сказал, что ты могла бы спокойно учиться, пока подыскиваешь себе дружка, какого-нибудь долговязого длинноволосого парня.

— Можешь высадить меня здесь.

Генри остановил машину у проселочной дороги, ведшей в Пеннвуд.

— Обещаешь, что на тебя не нападут и не изнасилуют прежде, чем дойдешь до дому?

— Со мной все будет в порядке. Большое спасибо.

— За что спасибо? Доброй ночи!

Колетта вышла из машины, захлопнула дверцу и исчезла.

Генри проехал чуть дальше, остановил большую машину на траве обочины, у стены, выключил фары и вышел. Он вновь был у железных ворот, закрытых на висячий замок, у которых несколько дней, несколько месяцев назад стоял в сумерках. Он ухватился, как тогда, за мокрые железные прутья, стиснул их, слегка потряс. Он забыл о Ко-летге. Размышляя о предстоящем, он смотрел в черноту проселка, над которым смыкались лапы елей и низкие тучи безлунной ночи.

Держа чемодан на отлете, Колетта бежала по темному и грязному проселку. Впереди засветилось окно кухни. Ее нетерпеливые пальцы откинули щеколду деревянной калитки, и она полетела по тропинке к крыльцу, порывисто и громко застучала в дверь.

Шаги. Свет в прихожей. Дверь распахнулась.

— Колетта!

У Джона Форбса, рано ложившегося и рано встававшего, был тяжелый день, и он как раз собирался спать. Он ездил в Лондон навестить Патрисию Рейвен. Патрисия была старинной приятельницей, сначала подруга Рут с девичьих лет, а потом их общая. Она была археологом и сейчас возглавляла женский колледж в Лондоне. Замужем никогда не была. Джон порой удивлялся: может, мужчины ее вообще не интересуют? Ему удалось пробудить в ней интерес к себе, интерес только определенного свойства, сделав вид, что его влекут к ней чисто физиологические потребности. Теперь он регулярно наезжал к ней домой. Они перекусывали, болтали о политике, а потом занимались любовью. По крайней мере, Джон занимался, а Патрисия, всегда со смущенными шутками на сей счет, позволяла ему это. Подобное было возможно лишь с очень старинным другом. Джон испытывал неприятное удивление, но, конечно, ничуть не стыдился досадного, не гаснущего с возрастом сексуального голода. Он держал эту сторону своей жизни в строгой тайне от детей, хотя они изредка продолжали видеть «тетю Пат». И он никогда, никогда не переставал скучать по Рут.

Сегодня он вернулся домой выпить вечером чаю и посмотреть с Джорджем Беллами по телевизору повтор футбольного матча. У Джорджа, конечно, был свой телевизор, но он любил приходить в Пеннвуд, чтобы отдохнуть от жены и дочери, выпить на дармовщинку и побыть в мужской компании. Иногда они — он, Джон и Джайлс Гослинг, местный архитектор, — сходились в «Лошади и конюхе». Когда-то давно Герда попыталась поженить Беллами и Роду. Беллами идея понравилась. Рода была со странностями, но кого-то это могло и привлечь, поскольку жена-молчунья большая редкость, а Рода была не из говорливых, да еще миссис Маршалсон обещала им домик в качестве свадебного подарка. Однако Рода дала понять, что презирает Беллами. Тот, только тогда сообразив, сколько потеряет, женившись на Роде, выбрал девчонку из Лэкслиндена, которую поколачивал и над которой чувствовал свое превосходство. Он жил в принадлежащем Маршалсонам домике в Диммерстоуне.

Этим вечером он пришел, как обычно, с новостями из Холла, к которым Джон отнесся со злобным интересом: «Видел нового хозяина?» «Молодого Генри? Видел. Он в Диммерстоуне осматривал их дома», — «Надеюсь, ты сказал ему, что у них крыши прошили?» — «Крыши его не волнуют. Он похож на американца, глазеет разинув рот и говорит как янки», — «Небось думает, какие эти развалюхи живописные», — «Развалюхи — это ты точно сказал! Но он и знать ничего не желает. Не удивлюсь, если он окажется голубым, вид у него такой».

Джон Форбс открыл дверь, Колетта прошла на кухню и села за стол с остатками ужина Джона: яичницы с беконом.

— Ты обещала сообщить, когда приедешь.

— Извини!

— Небось ничего не ела?

— Нет, но не беспокойся. Съем бутерброд с сыром. Не беспокойся, мне этого будет достаточно.

— Хорошо-хорошо. Вид у тебя измученный.

— Есть вино?

— А пиво не подойдет?

— Нет.

— Видать, это единственное, чему ты научилась в колледже. Ладно, открою бутылку. Как добиралась сюда?

— На попутках. А потом пешком.

— Сто раз тебе говорил, чтобы ты не пользовалась попутками.

— Джем есть?

— Хлеб, джем и марочный кларет.

— Он не марочный.

— Вот что значит образование! Я звонил твоему преподавателю.

— Знаю.

— А ты знаешь, что он сказал?

— Нет.

— Он сказал, что ты необучаема.

— Мне он сказал, что считает, я правильно сделала, бросив учебу.

— Уверен, он так и считает!

— Надеюсь, ты не сердишься.

— Конечно сержусь! Почему это ты необучаема? Ума у тебя предостаточно. Просто ты не стараешься, не хочешь прикладывать усилия. Вы, молодые, просто не знаете, что значит стараться, прикладывать усилия. Бороться с трудностями.