Генри и Катон - [104]

— Ты думаешь о той девчонке, Колетте.

— Вовсе не думаю. Прими снотворное.

— Вот возьму и приму сотню таблеток. Не хочу в Америку. Пожалуйста, дорогой, попытайся меня понять. Знаю, ты должен поступать, как тебе душа велит. Ноя тоже должна поступать, как мне душа велит.

— По-моему, это тавтология.

— И вообще мне нужно многое тебе рассказать…

— Ты имеешь в виду — о прошлом, о Сэнди и всей той?..

— Да.

— Не желаю ничего знать. О Сэнди говорить смысла нет. Он на том свете.

— Ты такой грубый, обидно слушать. Знаю, ты это не нарочно. Думаешь, я просто трусиха. Но я такая несчастная в душе и ничего не могу с этим поделать.

— Осторожно, прожжешь простыню.

— Твоя мать считает, что я просто…

— Осторожно…

— Мне плевать, и тебе плевать, раз ты решил все раздать…

Стефани вскинулась в постели, и содержимое пепельницы вместе с горящей сигаретой разлетелось по вязаному покрывалу начала восемнадцатого века.

Генри подхватил пепельницу, стряхнул искры и пепел на пол, на персидский ковер, и принялся затаптывать. Зло взглянул на опущенное плечо Стефани и большую, с темным ободком дыру в простыне. Потом наклонился и рванул кружевную бретельку. Покрасневшее лицо Стефани вдруг стало спокойным, ласковым, она расслабленно откинулась на подушки и сладострастно посмотрела на Генри.

Он коснулся ее щеки. Потом аккуратно поставил пепельницу на стекло туалетного столика и вышел из комнаты, тихо притворив дверь. Спустился вниз.

— Что случилось? — спросила Герда.

Генри стоял на пороге библиотеки. Телевизор работал, показывали захваченный воздушными пиратами самолет, приземлившийся в африканском аэропорту. Герда в темно-красном халате сидела в кресле. В камине мерцал желтый догоравший огонь.

Генри ничего не ответил. Выключил звук телевизора, прошел вперед и присел на каминную решетку, одной ногой наступив на золу, другой скомкав красно-коричневую казахскую ковровую дорожку. Дорожка была покрыта маленькими подпалинами от угольков, выстреливавших из камина.

Герда смотрела на сына, бледного, с маленькой головой, курчавыми волосами, сидящего, болтая длинными ногами и поддевая носком туфли золу. Спросила:

— Передумал продавать дом?

— Нет, — сказал Генри, подняв облако золы.

— Как твоя рука? Позволил бы мне…

— Рука в порядке, — проговорил он после паузы, глядя не на нее, а на припудренную золой туфлю. — А что значит, что ты не будешь жить в Диммерстоуне? Не хочешь?

— Нет.

— Отчего?

— Человек может делать, что хочет, и мне не на что жаловаться, поскольку, как ты сказал, я стара и вволю похозяйничала, но я не хочу оставаться здесь и видеть, что станется с местом, которое люблю. Когда дом будет продан, моя жизнь здесь закончится навсегда. Я уеду и не вернусь.

— О'кей, — помолчав, сказал Генри, — Где ты собираешься жить?

— В квартире, в Лондоне.

— О'кей. Только, знаешь, они там сейчас страшно дороги. Лучше живи в квартире Сэнди. Мне она ни к чему. Из окна вид на «Хэрродз».

Герда молча смотрела на него. Под красным халатом на ней была белая фланелевая ночная рубашка, она подняла ее ворот и сжала у горла. Непричесанные волосы заправлены под воротник халата.

— Так что случилось?

Генри достал из кармана письмо Катона. Разгладил и протянул ей.

Герда прочитала, хмуря брови.

— Что это такое?

Генри перекинул ногу через решетку и сел лицом к ней.

— Хороший вопрос.

— Что все это значит?

— Послушай, — сказал Генри, — Случилось кое-что совершенно ужасное. Я должен этим с кем-то поделиться, особенно сейчас. Некие бандиты похитили Катона. Думаю, это была идея одного паренька с преступными наклонностями, его ученика. Парень пронюхал, что у меня много денег, и теперь эта банда захватила Катона и шантажирует меня. Я уже отдал им двадцать тысяч и должен передать еще. Но теперь пришло вот это. И не знаю, что делать. Я не могу отправить Колетту к этой сволочи. И не хватает смелости идти самому. Нельзя что-то предпринять, иначе они искалечат Катона. Не знаю, что делать, с ума сойду.

Герда перечитала письмо.

— Уверен, что оно подлинное?

— Да. Почерк Катона. И я встречался с парнем. Письмо настоящее.

— Странное письмо, — сказала Герда. Вернула письмо Генри, — Кому ты рассказал?

— Никому. Только тебе.

— В полицию не обращался?

— Нет! Как можно!

Герда задумалась. Потом сказала:

— Подожди, я сейчас переоденусь. Думаю, нам нужно повидаться с Джоном Форбсом.

Генри сидел за большим выскобленным столом на кухне в Пеннвуде, поставив локти на столешницу и спрятав лицо в ладонях. Он испытывал смешанное чувство глубокого облегчения и подлинного ужаса. Герда и Джон Форбс разговаривали.

— Дело в том, что у нас связаны руки, — говорил Джон Форбс.

Он не выказал удивления, когда Герда позвонила ему незадолго до полуночи и попросила о немедленной встрече. Лишь промелькнуло волнение в голосе при известии, что его сын похищен и бандиты требуют его дочь. Побагровел, как мужчина, которому нанесли оскорбление. Когда они явились, в кухне горел свет, из распахнутых дверец плиты лился жар, в комнате, куда Генри не заходил так много лет, было прибрано к приходу гостей. Он прочитал письмо Катона и, пока Генри рассказывал детали случившегося, предложил подкрепиться чаем, кофе, пивом или виски, шоколадным печеньем. Герда отказалась. Генри предпочел виски. Он не понимал, насколько был свободен, пока не появился этот страх, подумал он. Даже если мы вытащим Катона, страх будет преследовать его до конца жизни. Господи, почему это должно было случиться со мной! Чертов болван Катон, это все его вина. Он выпил еще виски. Он уже ответил на множество вопросов и теперь оставил старшим обсуждать, что делать.