Генри и Джун - [7]

— У Джин такое прекрасное лицо! — А потом торопливо добавила: — Не как у обычной женщины. Лицо Джин, ее красота, скорее мужская, чем женская. — Она замолчала. — Руки Джин были мягкими и нежными, потому что она много работает с глиной. Это сделало ее пальцы тоньше.

Что за странный гнев я ощутила, когда Джун восхищалась руками Джин? Ревность? Но как быть с утверждениями, что ее жизнь полна мужчин и она не знает, что делать, если перед ней женщина? Лгунья!

Джун говорит, внимательно рассматривая меня:

— Я думала, что у тебя голубые глаза. А они такие странные и такие красивые — золотисто-серые, с такими длинными черными ресницами. Ты грациознее всех женщин, которых я встречала. Ты не идешь, ты плывешь.

Потом мы поговорили о наших любимых цветах. Она всегда носит черный и пурпурный.

Мы вернулись в зал. Джун все время смотрит на меня, не на Хьюго. Выходя из театра, я беру ее под руку. Она кладет свою ладонь в мою, и мы сцепляем пальцы. Она говорит:

— Вчера вечером меня покоробило, когда в Монпарнасе кто-то назвал тебя по имени. Я не хочу видеть, как дешевые мужланы лезут в твою жизнь. Мне хочется… защитить тебя.

В кафе я заметила, как посерело ее лицо. Какое ужасное беспокойство охватило меня! Мне показалось, что Джун умирает, и мне тоже захотелось умереть, чтобы последовать за ней, не выпустить ее из моих объятий. Она умирает у меня на глазах. Ее дразнящая, мрачная красота уходит. Уходит странная, мужеподобная сила.

Я не делаю из ее слов никаких выводов. Меня просто завораживают ее глаза и губы, бледные, сильно накрашенные. Знает ли она, что я окончательно и бесповоротно пропала?

Джун дрожит от холода под своим легким бархатным плащом. Я спрашиваю:

— Ты пообедаешь со мной перед отъездом?

Она рада, что уезжает. Генри не дает ей идеальной любви, он любит ее грубо. Он сильно задел ее гордость, возжелав обыкновенных женщин — некрасивых, пассивных. Он не может выдержать ее бескомпромиссность и силу. Сейчас я ненавижу Генри, сильно и искренне. Я ненавижу мужчин, которые боятся женской силы. Возможно, Джин любила силу и разрушительную энергию Джун. Она — разрушение.

Позже я поняла, что Хьюго возненавидел Джун. Он сказал мне, что моя сила — мягкая, вкрадчивая, созидательная, нежная, женственная, а ее — мужская. Хьюго говорит, что у нее мужская шея, мужской голос и грубые руки. Он удивляется, как я этого не замечаю. Да, я этого не вижу, а если и вижу, то мне наплевать. Хьюго признается, что ревнует меня к Джун. Они возненавидели друг друга с той самой минуты, как познакомились.

— Она полагает, что своей женской эмоциональностью и слабостью сможет любить в тебе то, чего не могу полюбить я?

Да, он угадал. Хьюго был очень нежен со мной, но когда он заговорил о Джун, я сразу вспомнила, как мы шли, держась за руки. Джун не возбуждает меня так, как мужчины, но что же тогда? Вероятно, я сама — по-мужски — хочу обладать ею, хочу, чтобы она любила меня глазами, руками, как умеют только женщины. Это любовь особого рода, утонченно — проницательная.

Я ненавижу Генри за то, что он посмел оскорбить великую гордость жены. Превосходство Джун раздуло в нем огонь ненависти, жажду мести. Он глазеет на мою нежную служанку Эмилию. Та обида, которую он причинил Джун, заставляет меня любить ее еще сильнее.

Я люблю ее за то, что она посмела быть такой, за ее жесткость, эгоизм, порочность, за адскую разрушительность. Она без малейших колебаний стерла бы меня в порошок. Она личность, живущая на пределе. Я поклоняюсь той смелости, с которой она причиняет боль, я хочу стать ее жертвой. Она прирастит меня к себе. Она будет Джун плюс все то, из чего состою я.

Январь 1932 года

Джун и я встретились в «Америкэн Экспресс». Я знала, что она опоздает, но мне было все равно. Я пришла туда даже раньше назначенного времени, почти больная от напряжения. Неужели я увижу ее средь белого дня, она появится из толпы? Неужели это возможно? Я боялась, что простою там, вглядываясь в лица прохожих и думая, что никакой Джун нет, потому что Джун — плод моего воображения. Я не могла поверить, что она пройдет по улице, пересечет бульвар и появится, вынырнув из моря мрачных безликих людей. И как радостно мне было, когда толпа расступилась и я увидела ее, такую невероятную и удивительную, идущую ко мне. Я взяла ее теплую руку. Она идет за почтой. Неужели клерк «Америкэн Экспресс» не видит этого чуда, не видит Джун? Никто никогда не сможет идти за почтой так, как это делает она. А сможет ли какая-нибудь другая женщина носить потертые туфли, поношенное черное платье, ветхий темно-синий плащ и старую фетровую шляпу так, как она?

В ее присутствии я не могу проглотить ни куска. Но внешне остаюсь спокойной, надеваю на лицо маску восточной невозмутимости, такую обманчивую. Джун пьет и курит. Она совершенно ненормальная, у нее куча страхов и фобий. Ее подсознание выдало бы ее суть любому психоаналитику, но я не в состоянии анализировать. Все в ней — ложь. То, что она воображает, для нее и есть реальность. Но что Джун так старательно пытается создать? Возвысить собственное «я», защитить и прославить его? В обволакивающем тепле моего откровенного восхищения она расцветает, кажется жестокой и беззащитной одновременно. Мне хочется защитить ее. Какая ирония судьбы! Я защищаю ту, чья сила безгранична. Энергия Джун так велика, что я верю в нее, верю ей, когда она утверждает, что вовсе не старается разрушить все вокруг себя. Пыталась ли она уничтожить и меня? Нет, она просто вошла в мой дом, и у меня немедленно возникло желание принять от нее любую боль. Рассчитывает ли она свои будущие ходы? Если да, то только после того, как осознает свою силу и начинает раздумывать, как ее использовать. Не думаю, что злые силы, таящиеся в ней, направлены на что-то конкретное. Она сама страдает от них.