Гений войны Кутузов - [4]

наш совсем юный герой сумел оказаться на столь престижной должности.

Обычно пишут, что это могло случиться посредством караульной службы в Санкт-Петербурге, в том числе во дворце. Якобы очень симпатичный, импозантный, «оборотистый» (недаром со временем «коллеги по ремеслу» начнут называть его между собой «Ларивонычем») и уверенный в себе, начавший хорошо разбираться в тонкостях придворной жизни статный юный офицер не раз «вовремя» (иначе в эпоху женщин-государынь было не пробиться!) попадает в поле зрения будущей государыни Екатерины II, безусловно, знавшей толк в импозантных мужчинах. Пригожий офицер Кутузов ей «глянулся», и с тех пор она будет «держать его в уме», продвигая по службе. Скорее всего, дело действительно не обошлось без «женского внимания» великой княгини Екатерины Алексеевны. Отец Миши Кутузова был у нее на хорошем счету еще до ее вступления на престол, и она могла посодействовать благоустройству его первенца, порекомендовав его принцу Гольштейн-Бекскому. Так началась его «фортуна» (фавор)…

Дворцовый переворот в пользу Екатерины Алексеевны прошел «мимо него»: вероятно, что отец с дядей предпочли отправить юнца подальше от столицы, пока «все карты не лягут на стол» и не станет понятна «разблюдовка». Когда все разрешилось в нужном направлении, Михаил Кутузов, произведенный в капитаны 21.08.1762 г., вернулся в Санкт-Петербург и по собственной просьбе в марте определился командиром роты в Астраханский пехотный полк, располагавшийся неподалеку от Санкт-Петербурга – в Новой Ладоге. Для будущего Спасителя Отечества начались полвека строевой службы, походов и войн.

Юный Кутузов оказывается в полку, который вскоре возглавил А. В. Суворов, к тому времени прошедший суровую школу Семилетней войны и отменно себя зарекомендовавший на невысоких, но командных должностях. Не все историки согласны с тем, что уже тогда могла произойти встреча этих двух самых известных полководцев Российской империи. Тем более вызывает сомнения, что между ними потом установились особо дружеские отношения. Скорее всего, это было нечто похожее на «благородное соперничество»: оба были людьми отнюдь «непрозрачными», даже непроницаемыми, умело прикрывавшими свою закрытость разного рода приемами – один неповторимым шутовством и скоморошеством, другой – исключительной любезностью и галантностью. Тем более что «бесхитростный» Александр Васильевич всю жизнь исключительно жестко придерживался стратегической линии поведения со всеми возможными конкурентами в борьбе за славу первого полководца своего времени, сформулированной позднее «негаданно пригретым славой» победителя самого Наполеона Бонапарта герцогом Веллингтоном, что-то типа: «На Олимпе нет места для двоих!» (или «На вершине нет друзей!»). А Михаил Илларионович придерживался примерно такой же позиции, только проводил ее в жизнь не столь прямолинейно, а очень витиевато и за глаза. Между тем у Суворова было чему поучиться: смелости, решительности, находчивости, инициативности, хладнокровию в критических моментах боя и самому главному – умению побеждать не числом, а умением. Суворовская «Наука побеждать», – это «тяжело в учении – легко в бою». В любую погоду пехотный полк Суворова уходил без обозов на учения, форсируя реки, совершая изнурительные марш-броски по целине, лесам и болотам, с риском для жизни обучаясь штыковому бою и прицельному залповому огню. Правда, уже много позже Кутузов, анализируя ошибки Суворова, очевидцем которых ему посчастливилось быть (например, не скоординированная с высшим начальством неудачная атака турок под стенами Очакова), сделал для себя далеко идущий вывод: талант, дерзость и отвага не всегда приносят на войне положительный конечный результат. Его полководческое кредо было несколько иного формата, но об этом чуть позже.

…Между прочим, признавая залповый огонь только с близкой дистанции, Суворов отдавал предпочтение штыковому удару. «При всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают», – учил Суворов. Искусно владеющий штыком и меткой пулей боец, говорил Суворов, обладал в любом бою «двумя смертями», особенно когда приходилось биться с преобладающим численно врагом. «Береги пулю в дуле! – поучал он солдат. – Трое наскочат – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!» Суворов категорически не переносил отступления. Слово «ретирада» (отступление) он произносил зажмурившись и нараспев. Наотрез отказываясь обучать войска приемам отступления, он не раз бывал опрокинут в бою, но так до конца жизни и не признал отступление как вид обороны. Среди австрийских и прусских генералов-современников Суворова ходили разговоры, что Суворова можно победить, если расстроить ряды его атакующих солдат и заставить отступить, потому что они этому не обучены, а оборона и отступление, как известно, самый сложный вид боя. Сделать это можно, только заманив русских под удар ложной ретирадой либо очень сильным огнем, который не допустит их сокрушительного штыкового удара. Парадоксально, но на деле так никто и не сумел воспользоваться этими ценными теоретическими советами. Во время учений Суворов, всегда стремившийся к тому, чтобы каждый солдат понимал свой маневр, применял максимально жестокий способ атаки. Его сквозные штыковые атаки, когда два батальона шли в штыки друг против друга, с непривычки вызывали ужас как у очевидцев, так и у участников. При ударе в штыки Суворов приказывал наступающим ни на секунду не задерживаться. При этом как бы силен ни был удар, он не позволял отражающим его отойти, и только в самый последний миг следовало поднять вверх штыки. Порой не всегда это получалось и кое-кто получал раны, иногда смертельные. Зато так вырабатывалась техника штыкового боя, на протяжении всей военной карьеры Суворова бывшая его главным и неотразимым оружием в борьбе с вражескими армиями. Не менее впечатляюще проходили и учебные кавалерийские атаки против пехоты. Пехота с ружьями, заряженными холостыми патронами, выстраивалась напротив кавалерии так, чтобы каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, которое было нужно одной лошади для проскока между ними. Позади строя ставились лукошки с овсом, чтобы прорывающиеся сквозь строй людей кони знали, что за ним их ждет «награда»-лакомство. Потом он приказывал кавалерии идти в атаку галопом с саблями наголо. Пехота стреляла именно в тот момент, когда всадники проносились на полном ходу сквозь стреляющий строй. После многократного повторения этого сложного и опасного маневра лошади так приучались к выстрелам прямо в морды, что сами рвались на паливших в них стрелков, чтобы как можно скорее закончился весь этот ужас, и они прорывались к лукошкам с овсом. Для пехотинцев такие учения обходились порой очень плохо – смертельно. От дыма ружейных выстрелов, от лихости либо неумения кавалеристов или от горячности напуганных