Гений умирает дважды - [10]

Лосницкий с тоской смотрел на лазурную гладь озера. Теперь его уже не радовал вид скользящих по воде яхт, лодок и буеров. Он понял, что проиграл.

ПОДМОСКОВЬЕ, РУЗСКИЙ РАЙОН. ОСОБНЯК ВАХИ СУЛТАНОВА.

На разнеженном лице Вахи было написано такое блаженство, что ему можно было позавидовать.

Облаченный в один только небрежно запахнутый короткий махровый халат, оставляющий открытой смуглую мускулистую грудь, он полулежал в низком кресле, вытянув мохнатые ноги и устроив их на еще более низкой мягкой скамеечке. Перед ним на подушечке на коленях пристроилась едва одетая пухлая блондинка и массировала ему распаренные ступни. У нее под рукой находился раскрытый футлярчик с принадлежностями для педикюра.

— Вах, великий Аллах свидетель, если бы мне в детстве кто-то сказал, что я буду жить рядом с Москвой в таком вот доме и мне ногти на ногах будет обрезать красивая русская блондинка, я бы в такую сказку никогда не поверил, — разглагольствовал Ваха с заметным кавказским акцентом. — Хорошее время пришло, спасибо Горбачеву и остальным, которые это новое время создали… Я ведь когда-то срочную службу служил в этих местах, в стройбате, подмосковный пансионат космонавтов строили… Офицеры и прапора почти все были русаки и хохлы, а рядовые почти все чурки из Средней Азии. Только несколько человек нечурок, в том числе и мы… Сначала нас, кавказцев, командиры попытались зажать, а потом поняли, что мы в части порядок наведем лучше, чем все их уставы и политработы… Как-то, помню, против нас чурки толпой поднялись, а их человек сто или двести — хрен их кто, обезьян, пересчитает. А нас всего-то одиннадцать человек, и старший был у нас Сараби Варитлов, ох и сильный был, помню… Мы встали на плацу в круг, спина к спине, и стоим. Эти обезьяны вокруг нас прыгают, визжат, ругаются, плюются, а подойти к нам кто-нибудь не может — боятся. Не то что подойти — за камнем наклониться боялись, мартышки… Тут бежит наш замполит — молодой парнишка был, лейтенантик, старательный, верил, дурак, в дружбу народов и во всякое такое другое. Чурки его увидели — и сразу врассыпную… Как же давно это было!.. Сейчас мы русских вот где держим, — мгновенно переключившись на другую тему, он показал своим слушателям крепкий смуглый кулак. — Теперь они у нас служат, а их блондинки нам ногти на ногах обрезают…

Присутствовавшие слушали Ваху с разным чувством. Его двоюродный племянник Иса, только недавно приехавший сюда с Кавказа, с откровенным удовольствием. В самом деле, как представишь только, что такая вот белая женщина и его будет обслуживать… С ней ведь можно делать все, что захочешь… А он, Иса, уже хочет… Нужно будет попросить ее у Вахи. Или не ее — какая разница, в самом деле! Главное — чтобы русская! И чтобы блондинка! Смуглые мужчины любят белых женщин, и пользуются взаимностью. Не зря же кавказские женщины слово «блондинка» произносят через букву «я». А впрочем, смуглых и богатых согласна любить любая — во всяком случае в этом Иса убежден.

По окаменело-невозмутимому лицу Боксера невозможно было понять, какие чувства бушуют у него в груди. Он, заслуженный мастер спорта, в не столь уж далеком прошлом член сборной Советского Союза, призер Олимпийских игр, в свое время выступавший на ринге в полутяжелом весе, всегда испытывавший гордость и волнение, когда после соревнований на флагштоке поднималось алое полотнище, привыкший в слове «русский», произносимом иностранцами, в том числе кубинцами и американцами, слышать уважение к своей нации и к своим кулакам, — он вынужден был сейчас молча сидеть и слушать разглагольствования этого зарвавшегося, зажравшегося, заворовавшегося, обнаглевшего от обладания несметными богатствами и ощущения собственной всесильности чернозадого нацмена! Боксер его ненавидел, Боксер презирал себя — и от этого ненавидел Ваху еще больше. После нелепой гибели его прежнего начальника, Самойлова [1]управление банком фактически перешло в руки Султанова. Ну а тот начальника охраны фирмы решил не менять. Во всяком случае, до поры до времени… Боксер и сам рад был бы уйти, да только куда? Здесь он знал всех и вся, его тоже знали и ему верили, так чего же менять шило неизвестно на что. Платят-то тут очень неплохо, а как с этим делом будет в другом месте?..

Ну а Самурай — он и есть Самурай. Сейчас он особенно и не вслушивался в то, что вещал Ваха. Просто вожделенно глядел на присутствующую женщину, которая никак на происходящее не реагировала и только аккуратно, тщательно занималась желтыми корявыми ногтями на ногах хозяина. Самураю было совершенно наплевать на ее формы, на цвет ее волос и на оттенок кожи — лишь бы у нее была самая главная женская принадлежность… Сколько у него уже было женщин, он не мог сказать даже приблизительно — чаще всего он их просто покупал на ночь, изредка они ему сами отдавались, а нередко он и насиловал — причем, очень любил это дело. Во всяком случае, когда возникала такая возможность, он ею никогда не пренебрегал; а возможности для насилия у старшего группы костоломов бывали регулярно. Правда, была у него Людмила, к которой он иногда заваливался на некоторое время, ну да только это совсем другая история…