Гений - [47]

– Кошмар! – сказал Аркадий. – А вы спрашиваете, Яков Матвеевич, зачем дружина!

– Ужас! – схватилась за щеки тридцатипятилетняя Наташа Шилкина, одинокая мать одинокой пятилетней девочки; Наташа гибель мужчин в этой войне воспринимала как вероятный ущерб ее личной жизни.

Остальные тоже сокрушались, сожалели, сочувствовали.

Евгений, оторвавшись от компьютера, сказал:

– Евгений, наблюдая за людьми, получившими известие о гибели человека, заметил, как он это замечал не раз в таких случаях, оттенок радости. Это была, конечно, и древняя инстинктивная радость любого стадного существа, когда кого-то из стада убивает хищник для еды, а ты пока остаешься жив. Но это была и радость, свойственная только человеческому виду. Люди, с одной стороны, любят спокойствие и стабильность, не хотят ничего менять, а с другой, пожив в спокойствии и стабильности, устают, им хочется перемен. Чья-то смерть – тоже перемена, вот мы и радуемся: что-то будет теперь не так, что-то надо сделать иначе, будет не так скучно.

– Помолчал бы ты! – строго посоветовал седовласый Маклаков, ничего не понявший в словах Евгения, но увидевший в них неуважение к смерти, а он терпеть не мог в современной жизни эти вот смехотунчики, эти черные комедии в интернете и по телевизору, которые любит смотреть его младшая дочь, из-за чего у них вечные споры, как и с другими членами семьи, которые, по мнению Маклакова, слишком легко предались бесовскому очарованию легкомысленного времени.

Но остальные почувствовали правду в том, что сказал Евгений. В самом деле, они, жалея Степу, в то же время взбодрились, посвежели душой, есть теперь о чем говорить, думать и писать.

Тот же настрой был и у Вагнера.

– Так, – сказал он. – Ты, Евгений, со своей философией сидишь там и ни за что не отвечаешь, а нам надо…

Он не сказал, что надо, только приподнял согнутую руку, сжал кулак и слегка потряс им. Но все поняли.

– Так я пишу о народных дружинах? – нетерпеливо спросил Аркадий?

– Конечно!

И Аркадий сел за свой стол, к своему компьютеру. Место у Аркадия было удачное, в углу, спиной ко всем. А ему как раз очень хотелось, чтобы не видели его лица, на котором может проступить та самая радость, о которой толковал Евгений. Степу он всегда считал недотепой, но опасался, что рано или поздно сын главного поселкового полицейского каким-то образом победит Светлану. Теперь, получается, одной помехой меньше.

Но, кем бы ни был Степа, это все-таки мерзость – расстрелять средь бела дня мирного жителя только за то, что он пересек границу, да и пересек-то где? – на земле, где сроду ничего не росло, не строилось, пользы от нее никакой, кроме повода украинцам называть этот бесплодный кусок земли частью суверенной территории!

А Евгений подсел к Наташе Шилкиной, которая держала платочек у покрасневшего носа, и сказал:

– Хотя Евгений не собирался общаться с этой женщиной, но он видел, что она хочет, чтобы он с ней поговорил, хотя и непонятно зачем.

– Вы сидели там и сидите, – шмыгая, ответила Наташа. – Не надо со мной говорить.

– Надо, но дело ваше.

– Не приставай к людям! – обернулся Аркадий, стесняясь за брата. – Иди воздухом подыши. Только не уходи далеко.

– Что такое далеко в твоем понимании? – спросил Евгений, но брат отмахнулся, слишком занятый написанием статьи.

В ней основной мыслью было то, что и русскому, и украинскому народу как воздух нужно ощущение, что все в их руках. Нужна гражданская самодеятельность. Конечно, советский строй во многом отучил мыслить и поступать общинно, а не по указке сверху. Но теперь без этого не обойтись. Важно при этом не перепутать гражданскую активность с деструктивными действиями, не поддаться на провокации. И помнить о равенстве: если какое-то национальное сообщество желает самоопределиться, оно должно спокойно относиться к тому, что внутри него есть и другое сообщество, имеющее точно такие же права. Не скрою, писал Аркадий, я был сторонник той мысли, что это самоопределение должно осуществляться в мирных условиях, но как быть, если не дают таких условий, если звучат выстрелы и раздаются взрывы? Переходя конкретно к Грежину, зададимся вопросом: почему так называемые третьяки появились именно сегодня? Кому это выгодно? И что могут сделать наши силовые органы без поддержки населения? Кто, если не мы сами, наведет порядок?

Строчки возникали быстро и бойко, как стежки на швейной машине Нины – она иногда любила что-то скроить и сшить для собственного удовольствия.

При воспоминании о жене Аркадию стало тепло. Хорошо все-таки, что он любит свою Ниночку, несмотря на любовь к Светлане, если бы иначе, он чувствовал бы себя предателем.

И Аркадий писал дальше с удвоенной скоростью под взглядом Вагнера – доброжелательным, почти отеческим.

А Евгений, выйдя из редакции, осмотрелся и сказал:

– Впервые Евгений увидел этот поселок сам по себе, без событий. До этого Евгению что-то было надо или его куда-то вел брат. А сейчас Евгению ничего не надо было, его никто не вел, можно идти на все четыре стороны, которых на самом деле было всего две – или направо по улице, или налево. Справа виднелось какое-то бело-зеленое здание старой постройки, оно показалось интересным, Евгений пошел туда.