Гений безответной любви - [37]

— Я вам открою один секрет, — он говорил, понизив голос. — Поистине захватывающим является не сюжет нашей жизни, а каков ты в этой драме перемен.

— Надо все время думать о смерти, — советовал доктор Гусев. — Легко и весело думать о смерти, о самой прекрасной смерти, какая может быть! А то люди так боятся умереть, что начисто упускают жизнь.

— Вы не знаете себя, Люся, — он говорил мне. — А то, что вы о себе вообразили, гроша ломаного не стоит по сравнению с тем, что вы есть. Вы слишком деятельны, усталы, высушены, разочарованы, заморожены. Жизненная энергия совсем не движется. Чтобы преобразить ваше смятение в ясность, а страх смерти — в милость и пробуждение, вам нужна встряска. И я вам это вполне могу устроить. Ведь основная моя профессия — шокотерапевт. Вам известно, что я эксперт ЮНЕСКО по шокотерапии? Что, если нам попробовать Программу Просветления по системе Вернера Эрхарда? Я буду вас планомерно оскорблять, вы будете жариться на сковородке, пока не дойдете до дна и покончите со своим эго, которое не позволяет вам признать основополагающее единство всех вещей. Но это вам будет дороже стоить.

— …Ну, можно попробовать, — говорю. — Вдруг это принесет плоды?..

Я спросила у Левика, даст ли он мне дополнительно на лечение? Левик ответил, что даст, и вот я, немного опоздав, явилась на первый шокотерапевтический сеанс.

Захожу в кабинет и говорю:

— Здравствуйте, Анатолий Георгиевич.

А он мне — никогда не забуду торжественность этой минуты — и заявляет:

— Что, жопа, опоздала?

Я, честно говоря, немного опешила и спрашиваю растерянно:

— Вы, почему говорите мне «ты»?

А он мне:

— Ой, ой, корежит из себя жену Эйнштейна! А сама дура дурой!

— Но позвольте, — говорю я.

А он — мне — злой, как голубь:

— Давай, — говорит, — доставай свой дневник психопатки, этот дерьмовый, полностью никому не нужный графоманский роман, я им задницу подотру!

Чувствую, я вдохнула, а выдохнуть не могу.

— Что вылупилась? — кричит Анатолий Георгиевич. — Козлиха! В котле будешь вариться за свою литературу. Если на шизофреника с крыши падают кирпичи, они его хоть как-то возвращают к реальности. А ты кирпичи, которые летят тебе на голову, ловишь и строишь из них прекрасные замки. Но я не архитектор! — взревел доктор Гусев. — Я воин. И я не дам тебе уйти в сон и забытье. Я разрушу твой грезящий галлюцинирующий ум!

Он орал, как наш сосед дядя Саша контуженный, добрейший был человек, лечился от радикулита укусами пчел, но если он начинал орать — кранты!

Сначала я не вступала с ним в пререкания, не перечила. Крепись, душа моя! Но меня так трясло, я чуть ли не разваливалась на куски. Короче, я все-таки проявила свою угнетенную амбицию и спросила:

— Почему я, такая тонкая, должна все это терпеть?

— Ты? Тонкая? — изумленно произнес доктор Гусев. — Да ты конь с яйцами, фиалка с корнями дуба! Такой мымры, злыдни и такой пиявки, как ты, я еще никогда не видел. Тебя бросила толпа людей. И все они правильно сделали! Обиделась? Так тебе и надо!

Я стала медленно оседать на кушетку. Глаза слипаются. Я просто форменным образом засыпаю. А он кричит:

— Смотри, как ты себя жалеешь! Какой доктор Гусев нехороший, обидел ни за что ни про что! А я отвечаю тебе, идиотке: черное к белому не прилипнет! Не спи! Гляди, что с тобой происходит! А то я из тебя душу вытряхну!

Это я слышу уже сквозь сон.

— Засыпает, — удивленно сказал сам себе Анатолий Георгиевич. — Какой могучий защитный рефлекс.

Ночью мне снилось, что Анатолий Георгиевич завопил и у него голова отвалилась. И вдруг зазвонил телефон. Я думала: Коля Гублия из Гваделупы. Он мне звонил и говорил:

— Люся, моя золотая, ты пришла в этот мир скорби со своей улыбкой, ты презираешь меня, я ем лук и чеснок, пью вино, не молюсь, на столе сейчас передо мной — коньяк и закуска, а ты — воплощенное божество, аватар, я поклоняюсь тебе. Не уходи, пожалуйста, в Тибет, пока мы сами тебя об этом не попросим.

Но это был доктор Гусев.

— Что, жопа, еще не подохла? — спросил он угрюмо. — А я тут пишу твою историю болезни и капнул чернилами на брюки. Не знаешь, что делать?

Главное, мои близкие с большим сочувствием и любознательностью отнеслись к его прогрессивной методике. Левик тоже проснулся и говорит:

— В тебе, Люся, слишком уж много различных опасений. Вот он из тебя их и вытряхивает.

Мой мальчик, когда я ему пожаловалась, что на сеансе по шокотерапии я чуть богу душу не отдала, заметил:

— Такое складывается впечатление, что все мы живем только для того, чтобы не отдать богу душу.

А я смотрю себе в глаза и вижу — во мне океаны плещутся. Я чувствую, во мне что-то ворочается — огромное, как слон. Тогда я прямо с утра пошла и купила себе новые турецкие ботинки на толстой подошве. И довольно чудовищную коричневую шляпу. Всю дорогу в поликлинику я старалась выработать абсолютно несвойственную мне раскованную и вольнолюбивую походку.

Я убеждала себя, что в приеме сеансов по шокотерапии должна быть доля здорового еврейского скепсиса. В общем, когда я вошла в кабинет, целых, может быть, пять минут, или три минуты, или одну, после столь изнурительной подготовки, мне удалось сохранять невозмутимость.