Гении и злодеи России XVIII века - [53]

16 сентября 1730 года, спустя две недели после смерти отца, княжна Юсупова в сопровождении солдат была привезена из Москвы в Тихвин, в Введенский девичий монастырь и сдана на руки Тихвинскому архимандриту Феодосию, а он передал ссыльную с рук на руки игуменье Дорофее с наказом «держать накрепко привезенную особу и никого к ней не допускать». Игуменья оставила ее в своей келье. А в Москве, когда исчезла молодая княжна, говорили, что она сослана за приверженность к великой княжне Елизавете Петровне и «за интригу, совместно с отцом, в пользу возведения цесаревны на престол». Ходили слухи, что княжну постигла ссылка за покойного отца, который будто бы в числе прочих придворных задумывал ограничение самодержавия Анны Иоанновны.

Очень вероятно, что княжна пострадала «за намерение приворожить к себе императрицу Анну»; документы указывают на то, что княжна проговорилась на допросе о ворожеях и «бабах». Горе и тоска одиночества все более и более раздражали ссыльную и довели ее до потери самообладания, что и погубило ее. Однажды она выдала себя при стряпчем Шпилькине. «Враг мой, князь Борис, — сказала она, — сущий супостат, от его посягательства сюда я и прислана. Государыня царевна Елизавета Петровна милостива и премилостива, и благонравна, и матушка государыня императрица Екатерина Алексеевна была до меня милостива же, а нынешняя императрица до меня немилостива... Она вот в какой монастырь меня сослала, а я вины за собою никакой не знаю. А взял меня брат мой Борис да Остерман, и Остерман меня допрашивал. А я на допросе его не могла вскоре ответствовать, что была в беспамятстве... Ежели бы государыня царевна Елизавета Петровна была императрицею, она бы в дальний монастырь меня не сослала. О, когда бы то видеть или слышать, что она бы была императрицею!»

В своих признаниях она, между прочим, назвала монастырь «шинком», и с тех пор у княжны началась вражда с монастырским начальством, и игуменья стала теснить ссыльную. Постепенно возникают дрязги, интриги, а затем княжна не вытерпела и тайно отправила в Петербург приставленную к ней Юленеву, «наемную женщину». Мать-игуменья с хитростью выведала об этом и предупредила опасность встречной жалобой на княжну и доносом на ее поведение.

Завязалось новое дело. Это была последняя развязка всей участи несчастной княжны.

25 января 1735 года, на пятый год жизни княжны в монастырском заточении, когда Ушаков был с докладом у государыни, императрица передала ему две записки и приказала взять в Тайную канцелярию женщину, содержавшуюся в архиепископском доме знаменитого сподвижника Петра I, новгородского архиепископа Феофана Прокоповича, и, исследовав все дело, доложить ее величеству о результатах исследования. Женщиной этой была Юленева, а запиской — письмо княжны к Юленевой и письмо игуменьи Дорофеи к секретарю Феофана Прокоповича, Козьме Бухвостову. Письма передал императрице Феофан Прокопович, который был дружен с Ушаковым и желал угодить государыне, выдав ей княжну, неизвестно за что заслужившую немилость. В письме к Юленевой княжна спрашивала только о положении дела — и больше ничего; в нем не было никакой тайны, которая послужила бы обвинением для ссыльной, как не было и ни одного резкого слова о монастыре. Между тем все письмо игуменьи к Бухвостову— это обвинительная речь против несчастной княжны. И это письмо решило участь сосланной девушки. Юленеву привели в застенок, где она была допрошена «с пристрастием», но княжну не выдала, и лишь после месячного сидения в Петропавловской крепости Юленева, из боязни смертной казни, стала говорить о тех желаниях княжны, которые были приведены в ее признании Шпилькину. Но и этого было достаточно для Ушакова, чтобы вновь начать розыск.

По приказанию императрицы в Петербург привезены были княжна и стряпчий Шпилькин. Состоялся допрос, после которого княжне было вынесено такое решение: «За злодейские и непристойные слова хотя княжна и подлежит смертной казни, но царица, помня службу ее отца, соизволила от смертной казни ее освободить и объявить ей, Юсуповой, что то прощается ей не по силе государственных прав — только из особливой ее императорского величества милости».

Вместо смерти княжне велено «учинить наказанье бить плетью и постричь ее в монахини, а по пострижении из Тайной канцелярии послать княжну под караулом в дальний, крепкий девичий монастырь, который по усмотрению Феофана, архиепископа новгородского, имеет быть изобретен, и быть оной, Юсуповой, в том монастыре до кончины жизни ее неисходно». В апреле 1735 года княжна была наказана «кошками» и в тот же день пострижена архимандритом Аароном в монахини и названа Проклою. Перед отправлением в вечную ссылку ей объявили в Тайной канцелярии, чтобы обо всем происходившем она молчала до могилы под страхом смертной казни. Инокиню Проклу отправили в Сибирь, в Тобольскую епархию, в Введенский девичий монастырь. Долгое заточение, тоска и полная безнадежность возврата к прежней жизни окончательно истомили и ожесточили девушку. Как закончилась ее жизнь, неизвестно.

Начиная с 1735 года репрессии покатились полным ходом, шло ужесточение и следствия, и последующих приговоров. Апогей террора с крупными делами Долгоруких и Волынского и множеством менее известных процессов датирован 1738—1739 годами. В эти годы стали арестовывать по материалам расследуемых ранее дел тех, кого в начале 1730-х годов отпустили из-под следствия, отправили в мягкую ссылку из столицы или в монастырь. Такая традиция характерна для многих витков самых массовых репрессий не только в нашей стране. В эти годы Долгоруких, уже наказанных формально высылкой в Сибирь, вновь везут в подвалы Тайной канцелярии, а затем казнят по крупному делу об их семейном заговоре против власти Анны.