Generation Икс - [6]

Начну с Дега. Около года назад машина Дега подкатила к тротуару напротив моего дома, ее номера штата Онтарио были покрыты горчичной коркой оклахомской грязи и насекомыми Небраски. Когда он открыл дверцу, на тротуар вывалилась груда барахла, среди прочего – немедленно разбившийся флакон духов «Шанель кристаль». (Знаешь, лесбиянки просто обожают «Кристаль». Такие яркие, такие спортивные.) Я так и не выяснил, как у него оказались духи, но с этого момента наша жизнь стала значительно интересней.

Вскоре после приезда Дега я подыскал ему жилье – пустующее бунгало между моим и Клэр – и работу на пару со мной в баре «У Ларри», где он быстро стал кем-то вроде повелителя умов. К примеру, однажды он поспорил со мной на пятьдесят долларов, что сумеет заставить местную публику – скучных пустозвонов, неудавшихся За-За-Габор, второсортных байкеров, варящих кислоту в горах, и их байкерских телок с бледно-зелеными блатными татуировками на пальцах и лицами того отталкивающего цвета, какой бывает у выброшенных на помойку, намокших восковых манекенов, – он поспорил со мной, что до закрытия сможет заставить их пропеть вместе с ним «It's a Heartache», – отвратительную, давно вышедшую из моды шотландскую любовную песню, которую ни разу не извлекали из музыкального автомата. Идея была абсолютно дурацкой, и, разумеется, я принял пари. Спустя пару минут, когда я, стоя в коридоре под висящей на стене коллекцией наконечников индейских стрел, звонил в другой город, внезапно в баре раздалось немелодичное блеяние и рев толпы, сопровождаемые колыханием причесок «вшивый домик» и вялым рукоплесканием байкеров, не попадающим в такт песне. Не без восхищения я вручил Дегу его полтинник, пока какой-то устрашающего вида байкер обнимался с ним («Люблю я этого чувака!»), а потом увидел, как Дег положил купюру в рот, пожевал ее и проглотил.

– У-у-у, Энди. Человек – это то, что он ест.

* * *

Поначалу люди относятся к Дегу подсознательно с опаской и подобно тому, как жители равнин, впервые попавшие на берег моря, с опаской принюхиваются к запаху морской воды. «У него – брови», – говорит Клэр, описывая его по телефону одной из своих многочисленных сестер.

Раньше Дег работал в рекламе (более того, в маркетинге) и приехал в Калифорнию из канадского Торонто, города, который, когда я его посетил, показался мне ожившей трехмерной телефонной книгой «Желтые страницы» – так все в нем было упорядочено, – приправленной деревьями и прожилками холодной воды.

ЗАГОНЧИК ДЛЯ ОТКОРМА МОЛОДНЯКА:

маленький, очень тесный отсек офиса, образуемый передвижными перегородками; отводится младшему персоналу офиса. Название происходит от небольших загончиков, используемых в животноводстве для откорма, предназначенного на убой молодняка.

– Не думаю, что я был приятным парнем. В сущности я был одним из тех долбоебов, которые каждое утро, надев бейсбольные кепки, едут в спортивных машинах с опущенным верхом в деловую часть города, – самоуверенные и довольные тем, как свежо и впечатляюще они выглядят. Мне льстило, вызывало восторг и трепет то, что производители товаров западного мира видят во мне перспективного покупателя. Однако по малейшему поводу я был готов извиняться за свою деятельность – работу с восьми до пяти перед белесым как сперма компьютерным монитором, где я решал абстрактные задачи, косвенно способствующие порабощению «третьего мира». Но потом, ого! В пять часов я отрывался! Я красил пряди волос в разные цвета и пил пиво, сваренное в Кении. Я нацеплял галстук-бабочку, слушал альтернативный рок и отвязывался в артистической части города.

История о том, как и почему Дег приехал в Палм-Спрингс, сейчас занимает мои мысли. Поэтому я попытаюсь восстановить события, опираясь на рассказы самого Дега, собранные по крупицам за последний год, за долгие ночи совместной работы в баре. Начну с момента, когда, как он однажды рассказывал мне, он на работе испытал приступ «Синдрома больных зданий».

НЕРВНЫЙ ВЫБРОС КЕТЧУПА:

это случается, когда человек долго насилует себя, загоняя вовнутрь свои чувства и отношение к окружающим, и тогда все это выплескивается на друзей и сослуживцев, абсолютно не подозревавших, что вам плохо.

– В то утро в здании, где находился офис, окна не открывались, а я сидел в своем отсеке, любовно окрещенном загончиком для откорма молодняка. У меня все сильнее – до тошноты – болела голова от токсинов и вирусов, которые офисные вентиляторы гоняли туда-сюда.

Разумеется, эти ядовитые ветры, сопровождаемые гудением белых машин и свечением мониторов, сильнее всего вихрялись вокруг меня. Бездельничая, я смотрел на экран в окружении моря бумаг для записей и плакатов рок-групп, содранных мною с дощатых заборов стройплощадок. Была еще маленькая фотография деревянного китобойного судна, раздавленного в антарктических льдах, которую я как-то вырезал из старого «Нэшнл джиогрэфик». Это фото я вставил в маленькую позолоченную рамочку, купленную в Чайна-тауне. Бывало, я подолгу не сводил с картинки глаз, но так и не мог полностью представить себе холодное, одинокое отчаяние, которое должно быть, испытывают люди, попавшие в настоящую западню, – и от этого собственная участь казалась не такой уж и безрадостной.