Генеральша и её куклы - [29]

Лёня, о каждом своём шаге докладывавший В. В., позвонил, сообщил радостную весть, что по крайней мере в субботу с утра Мира была жива–здорова и даже делала себе причёску и маникюр, заодно успокоил относительно Богушвили и просил подумать насчёт молодой крашенной блондинки, кто бы это мог быть.

— Понятия не имею, — сказал В. В. – Я тут другое вспомнил: у неё на телевидении подруга работает, Тамара. Правда, я фамилии не помню и в какой редакции не знаю, но ты найдёшь.

Тамара не производила впечатление женщины «ухоженной». Усталое лицо, тревожный взгляд. Волосы рыжеватые, копной, да и возраст… Она встретила его на проходной и повела через большой двор, больше похожий на парк, с клумбами и скамейками, в глубине которого стояла серая коробка студии, окружённая с трёх сторон кипарисами и пальмами. Внутри здания было в этот час гулко и пусто, они долго шли по длинным, тёмным коридорам и лестницам, наконец, оказались в узкой, трамвайчиком вытянутой комнате с одним окном и двумя прижатыми друг к другу допотопными столами. Тамара присела за свой, на котором рядом с перекидным календарём стояли в рамочках фотографии похожих на неё молодых людей – парня и девушки, Лёня примостился напротив.

— Вы звонили в пятницу вечером вашей подруге Мирославе?

— Да. А что? – испугалась Тамара.

— Мне поручили узнать, зачем вы звонили и почему так поздно.

— Кто поручил? Владимир Васильевич?

— Допустим.

Тамара смешалась, покраснела.

— Если у неё из‑за меня какие‑то неприятности, я готова сама ему позвонить и всё подтвердить.

Лёня напрягся.

— Что именно вы готовы подтвердить?

— Что Слава у меня ночевала.

Лёня сделал вид, что это для него не новость, однако, требуются подробности.

— Понимаете, я в тот вечер, в пятницу, была в ужасном состоянии, можно сказать, в депрессии. Почему – не хочу объяснять, это касается моей личной жизни…

Она повздыхала, посмотрела тоскливым взглядом в окно и, словно смахнув какое‑то наваждение, продолжала. Славе она позвонила просто так, посоветоваться, всегда с ней советуется в таких случаях, потому что более близкой подруги у неё нет, а она взяла и приехала. Куда? Да прямо сюда, к студии. На чём? Да на своей машине. Во сколько это было? Да, наверное, ближе к двенадцати.

— А что вы делали так поздно на студии?

— У нас последний новостной выпуск в половине десятого, а потом… отношения выясняла с одним молодым человеком.

— Молодой человек с вами работает?

— Да, оператором, но я бы не хотела…

— Я вас пока и не спрашиваю. Значит, она подъехала к студии. Дальше что?

— Я вышла, села в машину, и мы поехали.

— Куда?

— Вообще‑то Слава хотела меня к себе забрать, но у меня там…. котёнок дома один, поэтому поехали ко мне.

— А оператор?

Оказывается, тот ещё раньше уехал, на своей машине, после чего она Славе и позвонила.

— Где вы живёте?

Тамара назвала адрес. Это был район хрущевских пятиэтажек. Лёня представил себе реакцию В. В., когда тот узнает, что его Мируся по ночам с подругой шарится в таком районе, это ж надо было где‑то машину оставить, в подъезд войти, грязный, без лифта, с какими‑нибудь бомжами на чердаке… Котёнок у неё один! Ну, бабы…

— Так, приехали к вам, и что?

— И проговорили часов, наверное, до трёх. Я более или менее успокоилась, а Слава, наоборот, очень устала. Я постелила ей на диване и пошла спать, утром встаю – её уже нет.

— То есть вы не знаете, в котором часу она от вас уехала?

— Знаю, она будильник на шесть ставила.

— Зачем так рано?

— По–моему, она ещё куда‑то ехать собиралась, сказала: надо переодеться и заправиться.

— А куда, не сказала?

Тамара покачала головой, потом тревожно взглянула на Лёню, словно о чём‑то, наконец, догадалась.

— А что, она до сих пор не вернулась?

Захаров не ответил.

— Это я виновата. Это из‑за меня она не отдохнула с дороги, не выспалась, а утром опять поехала… Она хоть не уснула за рулём?

— Не знаю, — сухо ответил Лёня и хотел было попрощаться, но вдруг подумал, что эта Тамара должна бы знать о Мирославе гораздо больше, ведь они подруги, а подруги, бывает, знают то, чего не знают мужья.

— Пожалуй, я вас задержу ещё немного.

И Захаров стал методично выпытывать всё, что Тамара знала и могла рассказать.

А что она знала? И что могла рассказать?

Когда‑то давно, сто лет назад, они учились вместе на факультете журналистики. Их было трое – Мирослава, которую они сразу стали звать просто Славой, Таня и Тамара. Слава, в свою очередь, звала её не иначе, как Томчик. Таня канула очень давно, почти сразу после окончания, вышла замуж, муж попался зловредный, первое, что сделал, отсек всех подруг, поначалу они ещё как‑то перезванивались, а потом постепенно заглохло. И где она сейчас и что с ней – они не знали. Потом и Томчик вышла замуж за военного и уехала с мужем на Север. И тоже оборвалась связь. И только спустя лет, наверное, двадцать, когда она, уже разведённая, вернулась с двумя великовозрастными детьми домой, в приморский город С., где жили её родители, они встретились почти случайно со Славой и с тех пор поддерживали отношения, но не слишком тесные. Слава теперь жила в Москве, а сюда лишь наезжала время от времени. Томчик, растерявшая за прошедшую жизнь многих друзей и подруг, тянулась к ней, зазывала к себе, названивала, в том числе и в Москву, заезжала сама, когда случалось ей бывать в столице. Слава встречала её ровно, приветливо, но как‑то отстранённо, будто ей всегда немножко не до неё, будто та позвонила и заехала не очень вовремя, нарушив какие‑то её планы и помешав каким‑то её занятиям. Дорожа хотя бы и такими отношениями, Томчик терпела и не обижалась, полагая, что новых подруг в таком возрасте уже не бывает и надо поэтому беречь тех, кто остался. Была, конечно, и другая причина дорожить подругой и больше уже не терять с ней связь, причина эта заключалась в муже Славы Владимире Васильевиче. К нему можно было обратиться (через подругу, разумеется) в каких‑то крайних обстоятельствах, что Томчик периодически и делала, шла ли речь об устройстве на операцию для матери или приличной работе для дочки, да и денег можно было иногда перехватить на ремонт или свадьбу сына (материальные возможности подруг были теперь несравнимы). Слава никогда не отказывала, всегда сочувственно выслушивала и говорила: