Генеральный конструктор Павел Сухой: (Страницы жизни) - [42]

Только ли авария на Су-15 повлияла на закрытие КБ? Что ж, для недоброжелателей она действительно явилась своего рода «подарком», поводом для едких упреков в адрес конструктора. Но, как ни парадоксально, против Сухого сработали и его… положительные черты, качества. Он всегда считал, что за конструктора говорят прежде всего его машины — они и только они [112] определяют степень таланта человека, глубину его познаний, уровень профессионального мастерства. «Хорошо работает не тот, кто хорошо говорит, а тот, кто и хорошо работает!» — таким было жизненное кредо Павла Осиповича. Скромность, отсутствие напористости, нежелание «проталкивать» свои достижения и громкими словами защищать свои машины — вот чем всегда отличался Сухой.

Итак, КБ Сухого ликвидировано. Опечатаны чертежи новых самолетов. Свернуты в рулоны эскизы, схемы. Выносятся из кабинетов кульманы. Су-17 теперь действительно всем напоминает раненую птицу, которая стремится, но не может взлететь…

Министр оборонной промышленности предлагает Павлу Осиповичу сменить профессию самолетостроителя и заняться проектированием ракетного оружия. Но Сухой, поблагодарив министра за столь лестное предложение, отказывается: «Еще на третьем курсе МВТУ, — сказал он, — мне поручили сделать курсовой проект по котлам. Мой консультант профессор Щеголев был очень доволен выполненной работой и предложил специализироваться по котлам. «Зачем вам эта авиация? Из вас получится отличный котельщик…» Возможно, что это так и могло случиться. Но я твердо выбрал авиацию, и ничто не могло поколебать меня в этом. И сейчас — тоже. Я самолетчик и останусь им в любой ситуации. Без авиации я не могу представить свою жизнь».

Но делать нечего… Конструкторское бюро закрыто. Сотрудники Сухого стали искать работу в других авиационных КБ и уходили кто к Ильюшину, кто к Микояну или к Мясищеву. Многих вместе с Павлом Осиповичем решением министерства направили в конструкторское бюро Андрея Николаевича Туполева.

«Это решение, — замечает Л. Л. Кербер, — по меньшей мере нас удивило. Затея с объединением казалась никому не нужной и абсолютно недальновидной. Я помню, как Андрей Николаевич был смущен и долго раздумывал, что лучше: сохранить группу Павла Осиповича в виде самостоятельной организации в составе своего КБ или распределить его специалистов по подразделениям, внутри КБ.

И надо отдать должное Туполеву, он поступил мудро. Основную часть КБ Павла Осиповича, то есть расчетные [113] и каркасные бригады с их руководством — Н. Зыриным, Е. Фельснером, Н. Каштановым, он сохранил в непосредственном подчинении Павла Осиповича, а вооруженцев, мотористов и других специалистов по различным системам переподчинил нам, своим заместителям.

На этот раз я познакомился с Павлом Осиповичем гораздо ближе, чем при подготовке к перелетам АНТ-25.

Его фамилия на первый взгляд как-то соответствовала складу его характера. Но достаточно было пробить ледок официального знакомства, как сразу перед тобой открывался совсем иной человек.

Оба мы терпеть не могли переполненной столовой с ее суетой, поэтому ходили туда перед самым закрытием, когда она пустела. Так и повелось, все четыре года, пока КБ Павла Осиповича входило в наш состав, мы обедали с ним вместе за одним столом. Постепенно наши трапезы стали сопровождаться все более и более задушенными беседами.

Начались они, помню, с чрезвычайной симпатии Павла Осиповича к Кисловодску. Он очень романтизировал его.

«Вот вы не были в нем и не можете представить себе его исключительность. Открывается дверь вагона, вы выходите, вдыхаете воздух и что это? Тот воздух, на который опираются крылья наших самолетов, — аэродинамическая субстанция, здесь же это даже не воздух, а какой-то нектар. Вдыхаешь полной грудью и наслаждаешься его вкусом и ароматом».

Никогда раньше он так не говорил, и право, до этого мне трудно было представить в его речи такие лирические нотки…

Должен сознаться, обаяние речи П. О. Сухого было столь велико, что зимой 1951 года я решил съездить в Кисловодск. Увы! «О вкусах не спорят» — этот курорт на меня столь значительного впечатления не произвел.

В наших «застольных» беседах постепенно раскрывались художественные, театральные вкусы Павла Осиповича. Он по-настоящему любил русскую литературу, особенно поэзию.

Помню, как он противопоставлял Лермонтова Маяковскому, утверждая, что Михаил Юрьевич был не менее социален. В подтверждение он на память цитировал нужные строфы из «Мцыри». [114]

В другой раз мы заспорили о прозе. Павел Осипович начал сравнивать «Цемент» Гладкова с «Молохом» Куприна. И, откровенно говоря, я оказался в затруднении, ибо никогда даже не пытался сопоставлять их.

«И то и другое, — говорил Павел Осипович, — вещи вполне сопоставимые, но Куприн, мне кажется, тоньше и убедительнее подводит нас к тому же выводу, что и Гладков».

Говоря о театре, он признался мне как-то, что очень любит оперетту. А это так не вязалось с моим представлением о нем! Я даже переспросил, так ли это? И он тут же подтвердил:

«Да, знаете, люблю, а вот хожу в театр редко, все некогда…»

Встречаясь в непринужденной обстановке, было приятно увидеть в нем за внешней замкнутостью настоящего русского интеллигента, разносторонне и широко задумывающегося над всеми сторонами жизни».