Генералиссимус князь Суворов - [397]
Итак коалиция распалась, и русской армии ничего больше не оставалось, как возвратиться восвояси, не ожидая весны. Суворов так и сделал, опять не дождавшись высочайшего повеления, которое в этом смысле хотя уже последовало, но не было еще ему известно. Русские войска стояли больше месяца на просторных квартирах, отдохнули, оправились, оделись и готовы были хоть сейчас в поход. В виду настойчивых требований Венского кабинета, Суворов нашел возможным не откладывать дальнейший поход, тем паче, что имел на это от Императора Павла полномочие, и января 14 армия выступила двумя колоннами, кроме корпуса Конде, который перешел на содержание Англии. В русские пределы войска вступили разновременно, большею частью в марте; сам Суворов, захворав вскоре по выезде из Праги, остановился в Кракове, сдал начальство Розенбергу и отдал по войскам прощальный приказ.
Глава XXXVI. На пути в Россию; 1799-1800.
Душевные муки Суворова вследствие недостигнутых целей войны. — Общее внимание к нему и его войскам во время обратного пути в Россию. — Настроение Императора Павла и русского общества; переписка Государя с Суворовым; восторженные заявления других государей и лиц. — Негодование Суворова по поводу французских известий о Швейцарской кампании; неудовольствие, причиненное ему присылкою из Вены генерала Бельгарда с особой миссией; её неудача. — Образ жизни Суворова; приемы, забавы, эксцентричности. — Суворов-чудак; происхождение и развитие его странностей; усиление их к концу его жизни; отзывы о нем, как о помешанном. — Другие недостатки, ему приписываемые; объяснение. — Заботы Суворова о будущности сына; помолвка князя Аркадия с принцессой Саганской.
Обратный путь Суворова в Россию, перемежавшийся вследствие колебаний политики частыми остановками, продолжался больше трех месяцев. Это время, наполненное для Суворова заботами о войсках, страшно расстроивших в Швейцарскую кампанию всю свою материальную часть, сопровождалось сверх того, как мы видели, многими неприятностями - наследием предшествовавших событий. Но неприятности эти далеко уступали душевным мукам, которые выносил Суворов, удаляясь с театра войны с горьким сознанием неполного успеха Итальянской кампании и совершенной неудачи Швейцарской. Поправить эту неудачу новыми успехами было его мечтою, которая первое время не давала ему покоя и влекла за собою колебание и непоследовательность в некоторых его поступках. Но мечта так и должна была остаться мечтою, в силу неумолимо отрицавшей ее действительности. Что кампания была военным делом славным, блестящим, достаточным для завидной боевой репутации любого генерала, - это для Суворова было слабым утешением, ибо в его прошлом не было ничего другого, кроме блестящего и славного. Ему нужно было то, для чего он сюда явился из своего Кончанского уединения, - изгнание Французов, восстановление престолов, торжество религии; а в результате почти ничего такого не оказывалось. Не он был в том виноват, а зависть, эгоизм и упорная робость союзника, однако все это оборвалось на нем. В сердце его осталась горечь, которую он унес с собою и в могилу.
Не совсем так смотрело на это большинство современников в антиреволюционной Европе. Одни из них понимали, как связан был в своих действиях русский полководец, и потому отделяли понятие об успехе от понятия о его недостаточном результате. Другие, не вдаваясь в глубь, видели только блеск и слышали только гром победы и приходили в восторг от необычного зрелища, составлявшего сильный контраст с длинным рядом прежних лет коалиции. Для всех вообще особенно поразительна была Швейцарская кампания, представлявшая собою один непрерывный подвиг с драматической окраской. Имя Суворова, выросшее в Итальянскую кампанию, после Швейцарской облеклось двойным блеском, и когда он, удалившись с театра войны, вступил в Германию, то стал центром общего внимания. Всюду на его пути, особенно же при более продолжительных его остановках в Линдау, Аугсбурге, Праге, стекались путешественники, дипломаты, военные, наезжали из ближних и дальних мест любопытные, чтобы услышать от него несколько слов, выразить ему удивление или хоть просто взглянуть на него. Общее почтение граничило с благоговением; дамы добивались чести поцеловать его руку, и он не особенно тому противился. Везде были ему встречи и проводы, хотя он этого избегал; всякое общественное собрание жаждало иметь его своим гостем. Отель барона Вимера, который он занимал в Праге, сделался rendez-vous высшего общества, обратился в подобие дворца владетельной особы, куда все стремилось, где ловилось каждое слово хозяина и где всякий гордился малейшим знаком его внимания. Это настроение не ограничивалось одною особою Суворова, а распространялось и на его войска, которые везде встречали дружеский и предупредительный прием, особенно в Австрии, и были предметом всякого рода любезностей. "Мы здесь плавали в меде и масле", писал он Ростопчину перед выступлением в Россию >1.
Русское общество гордилось своим героем и восторженно ему поклонялось. Император Павел был настоящим представителем национального настроения; все свои рескрипты он сопровождал изъявлениями самого милостивого расположения к генералиссимусу, говорил о своем с ним единомыслии, спрашивал советов, извинялся, что сам дает наставления. "Прощайте, князь Александр Васильевич", писал Государь: "вас да сохранит Господь Бог, а вы сохраните российских воинов, из коих одни везде побеждали от того, что были с вами, а других победили затем, что не были с вами". В другом рескрипте говорилось: "извините меня, что я взял на себя преподать вам совет; но как я его единственно даю для сбережения моих подданных, оказавших мне столько заслуг под предводительством вашим, то я уверен, что вы с удовольствием его примете, знавши вашу ко мне привязанность". В третьем читаем: "приятно мне будет, если вы, введя в пределы российские войска, не медля ни мало приедете ко мне на совет и на любовь". В четвертом значится: "не мне тебя, герой, награждать, ты выше мер моих, но мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное". Государь до того простер свою любезность, что, отвечая на поздравление Суворова с новым годом добрыми со свой стороны пожеланиями, просил его поделиться ими с войсками, если он, Государь, "того стоит" и высказывал желание - "быть достойным такого воинства"
