Генерал Власов - [40]

Тем временем Власов в Берлине столкнулся с проблемой представителей первой волны эмиграции. Зыков и Жиленков, опасавшиеся негативного отклика в России, официально отказались от каких бы то ни было отношений с этими людьми. Власов, однако же, проявил готовность к сотрудничеству с ними при условии, что они не будут настаивать на восстановлении дореволюционных порядков. Связи эмиграции в Париже, контакты с западными державами могли оказаться полезными для того, чтобы обеспечить признание Русского освободительного движения на Западе. Поначалу большинство эмигрантов, особенно старое поколение, не хотело иметь ничего общего с Власовым. В их глазах он был одним из соратников Сталина и революционером. Однако постепенно возобладало понимание того, что освободительное движение направлено на создание новой демократической, пусть и не царской, России, которую старая эмиграция тоже была готова принять.

Движущей силой в данном случае оказался молодой начальник Русского бюро по частным делам во Франции Юрий Сергеевич Жеребков, внук генерала Алексея Жеребкова, бывшего генерал-адъютантом при царе Николае II. Юрий Жеребков встретился с Власовым в феврале 1943 г. во время поездки в Берлин и тотчас же осознал, какие совершенно новые перспективы открывает для русского дела этот человек. Он оказал поддержку деятельности Власова и стал пропагандировать освободительное движение в эмигрантской газете на русском языке «Парижский вестник», редактором которой являлся. В начале июня он вернулся в Берлин рассказать Власову о проделанной работе и сделать ему предложение посетить Париж. Власов выражал готовность предпринять такое путешествие, однако сомневался, что немцы дадут ему на это разрешение. Принимая во внимание недвусмысленное отношение Кейтеля, нарушение его приказа могло означать смертный приговор как для самого Власова, так и для всего освободительного движения. Под давлением Гроте и Штрикфельдта Мартин в конце концов согласился отпустить Малышкина, если Жеребков добьется разрешения от военного коменданта Парижа.

И вот 24 июля 1943 г. в Ваграмском зале в центре Парижа состоялась волнительная встреча. Четыре тысячи человек столпились в главной аудитории, а еще две тысячи слушали речи выступающих через мегафоны. Присутствовали представители французских и немецких властей, еще остававшихся в Париже дипломатических миссий и зарубежные корреспонденты. Собравшиеся приветствовали появление Малышкина овациями, длившимися несколько минут. Это был первый из бывших советских генералов, посетивших Париж. Трудные годы в окружении чужих людей, тоска по далекой родине, надежда на возвращение, а также и горечь, вызванная унижениями со стороны немецких властей, — все это нашло отражение в национальной демонстрации, которая превосходила все что-либо подобное в истории эмиграции.

Встреча казалась средством, чтобы весьма впечатляющим образом сделать перед Западом заявление о целях освободительного движения и открыть путь для его признания как политической силы. Малышкин говорил совершенно откровенно и делал заявления, крайне опасные как для него самого, так и для всего освободительного движения в целом. Всего за несколько недель до этого Гитлер строго-настрого запретил всякую патриотическую и политическую деятельность Власова и его окружения.

Последствия не заставили себя ждать. Уже на следующий день военный комендант Парижа вызвал к себе Жеребкова, чтобы сказать ему о том, что немецкое руководство расценивает некоторые из сделанных на встрече заявлений как нетерпимые, а потому есть основания ожидать серьезных неприятностей. Чтобы оградить Власова и его движение от опасности, Жеребков и Малышкин тут же внесли поправки в стенограмму встречи, в которой либо вовсе вымарали, либо подретушировали все патриотические и антинемецкие высказывания.[124]

Жеребкову удалось убедить полковника Шмидтке, главу отдела пропаганды при коменданте, принять этот текст как оригинал, хотя Шмидтке уже известили об антинемецких заявлениях Малышкина. Кроме того, Жеребков провел переговоры с начальником Службы безопасности (СД) во Франции доктором Кнохеном и немецким генеральным консулом доктором Квирингом, которые являлись тайными врагами «восточной политики». Эти официальные лица впоследствии передали своим начальникам в Берлине позитивные отзывы о встрече русских. СД допросило Малышкина по его возвращении в Берлин, однако он держался ретушированной версии стенограммы. Таким образом опасность удалось отвратить. Однако Жеребкову приказали больше подобных встреч не устраивать и держаться подальше от Берлина.[125]

Осознание того факта, что драгоценное и невосполнимое время бездарно утекает, мучило Власова более всего. Как-то вечером за игрой в карты он неожиданно взорвался:

— Не понимаю! Я знаю Сталина, его методы, его слабые места, я точно знаю, что и как делать. А что делаю? Сижу и играю в преферанс![126]

Как, каким образом Власов мог постичь происходящее, когда мотивы противоборствующих властных верхов были непроходимыми джунглями даже для его немецких друзей? Он видел правившую в Германии диктатуру, но на деле она являлась пародией на тиранию Сталина. Он видел властных чиновников, но у них не было единого мнения. Единая политика, единая система — отсутствовали.