Генерал, рожденный революцией - [61]

— Ну вот, например, товарищ Злобин утверждает, что его якобы «арестовали» наши патрули...

— Значит, по-вашему, я вру? — побагровев от гнева, снова крикнул Злобин.

— Я не говорю, что вы «врете» — Алибегов, повернувшись к нему, минуту словно изучал его лицо, — и вообще считаю недопустимым употребление подобных выражений на этом высоком собрании. Я лишь хочу обратить внимание присутствующих на то, что слово «арестовать» употреблено так же не к месту, как и слово «врать». Если бы товарищ Злобин был действительно арестован, то сейчас не находился бы здесь, а сидел бы где-нибудь под замком. Стало быть, его не «арестовали», а только «задержали».

— Какая разница? — уже взвизгнул Злобин. — Кто они такие, чтобы задерживать члена Фронтового комитета или Комитета спасения революции?!

— Вот тут и кроется источник недоразумения, товарищ Злобин, — наставительно произнес Алибегов. — Вы забываете, что бойцов полка имени Минского Совета по милости Временного правительства долгие месяцы незаконно держали в тюрьме за их политические убеждения. Поэтому, будучи изолированы от повседневной политической жизни, они не присутствовали на митингах, собраниях и заседаниях и не знают вас в лицо, извините... Вы думаете, если я сейчас выйду на улицу и начну расклеивать наши большевистские листовки, то наши патрули узнают меня и не тронут? Ничего подобного. Им вчера, после заключения нашего соглашения, было сказано, чтобы они не допускали распространения возбуждающих слухов, а тем паче призывов к погромам, к межнациональным и межпартийным распрям, поэтому они задержали бы меня точно так же, как задержали вас. Ведь в тех условиях, в каких находится наш город, всяким черносотенцам, монархистам и просто бандитам нетрудно будет ловить рыбку в мутной воде... И именно этого боится население города.

Жданов, Злобин и другие, действительно поражаясь необычной манере речи, но все же понимая, куда клонит этот хитрый кавказец, возмущенно и враз заговорили, запротестовали, порываясь помешать ему говорить.

Но Вайнштейн вспомнил, как вчера утром один из представителей местных ремесленников и лавочников, пришедших в городскую думу, сердито размахивая руками, говорил: «Они вызвали сюда казаков — бить большевиков. Может быть, это и хорошо, разве я знаю... Но боже ж мой, зато я знаю этих казаков! Они ж будут искать большевиков в моей лавке, — и разве это хорошо?»

— Тихо, товарищи, давайте организованно! — нахмурившись, призвал он к порядку. — Ведь в том, что говорит товарищ Алибегов, есть доля правды. Продолжайте, товарищ Алибегов!

— Таким образом, наши патрульные не только могли, но и обязаны были задержать человека, который расклеивал или раздавал народу листовки с неизвестным текстом. Но тут важно что? — Алибегов, обернувшись к Злобину, многозначительно поднял палец кверху. — А то важно, что, выяснив, кто такой задержанный, его отпустили! Разве это называется «арестовать»? — Алибегов еще раз оглядел присутствующих и остановил взгляд на Штерне. — Я хочу заверить «комитет спасения», что Минский Совет честно выполняет заключенное соглашение. Да, мы признали «комитет спасения революции», но вместе с тем обязаны следить за тем, чтобы в городе не распространялись листовки и другие печатные издания, направленные против существа нашего соглашения. А чтоб в дальнейшем не имели места подобные недоразумения, давайте договоримся, что отныне, и мы и вы, будем заранее согласовывать тексты этих листовок и воззваний. Тем самым мы лишим всякие черносотенные и монархические элементы возможности распространять свои грязные издания.

Это предложение, разумеется, вызвало бурный протест эсеров и меньшевиков. Захлебываясь от бешенства, они кричали, что это «черт знает какая наглость». Свергнутый Минский Совет, похоже, хочет установить свой контроль — чуть ли не цензуру! — над изданиями господствующих партий, слыханное ли это дело! Но Алибегов и Перно, снова и снова выступая, доказывали, что речь идет только о добровольном взаимном согласии в духе как раз достигнутой договоренности, что это будет способствовать главной задаче — избегать лишних трений и конфликтов в городе и так далее и тому подобное. Бурные споры о законности этих притязаний заставили «комитет спасения» отклониться от обсуждения первоначально поставленного вопроса о разоружении и роспуске полка имени Минского Совета.

День 28 октября был очень тяжел для Мясникова. Сознание того, что он, лишенный всех средств связи, не знает, как идут дела там, в корпусах и армиях, не знает, что происходит на железной и шоссейных дорогах, по которым должны были двигаться в Минск посланные на подмогу части, сознание своей оторванности от центра всех важнейших событий просто сводило его с ума. Даже здесь, в Минске, он пе мог участвовать хотя и в словесных, но достаточно тяжелых (он знал это) баталиях, которые сейчас вели его два товарища в этом осином гнезде — «комитете спасения революции».

За окном в это утро, как обычно, по-осеннему дождило. В палисадниках, под темными стенами деревянных домов с подслеповатыми окнами, прели опавшие коричнево-бурые листья. Здание Совета не отапливалось, но во многих комнатах уже стояли жестяные печки. Однако у Мясникова печки еще пе было: обычно здесь все время сидело много народу, бывало накурено и душно. Но и теперь, когда Мясников остался на время один, оп не замечал холода. Все шагал из угла в угол, курил папиросу за папиросой и повторял мысленно: «Что там делается? Отправили нам помощь? И когда она подоспеет? Когда?»