Генерал, рожденный революцией - [130]

Вот так. И с тех пор действительно ни разу не появлялась здесь, отчего Евгеньев и решил, что в ее сердце не осталось места для него. И теперь его долгом является только одно: уехать отсюда подальше. К счастью, в это время рядом с ним появился человек, который, как он полагал, мог помочь ему в этом. Уже на другой день в госпитале Евгеньев взял у кого-то газету «Звезда» и первое, что прочитал, было сообщение о прибытии в Минск бронепоезда, который «принял под свою охрану Минский Совет и весь город».

И каково было удивление Евгеньева, когда несколько дней спустя в палату пришел незнакомый ему кряжистый солдат и просто представился:

— Моя фамилия Пролыгин. Может, ваша жена говорила, что мы знакомы с ней?

— Пролыгин?.. — Евгеньев с удивлением рассматривал его усатое лицо с веселыми глазами. — Простите, не тот ли вы Пролыгин, который командовал бронепоездом?

— Тот самый, — улыбнулся гость. — И продолжаю командовать до сих пор. Ну, как вы чувствуете себя? Как рана, заживает?

И дальше сказал, что гренадеры, с которыми он шел в атаку, считают Евгеньева своим и поэтому поручили ему, Пролыгину, навещать его, и если нужно, то оказывать помощь и содействие, а главное, пожелать ему скорейшего выздоровления. Евгеньев был растроган. Естественно, он стал расспрашивать Пролыгина о подробностях похода бронепоезда на Минск. И когда тот просто, скорее в комических, чем в героических, тонах рассказал о походе бронепоезда на Минск, то Евгеньев невольно признал, что перед ним сидит человек незаурядный... И тогда его вдруг больно кольнула мысль, что Изабелла раньше, чем он сам, успела познакомиться и по достоинству оценить как Марьина, так и этого, теперь уже ставшего знаменитостью на весь фронт, солдата и что визит Пролыгина к нему продиктован отчасти и тем, что Евгеньев — муж сестры милосердия Евгеньевой, завоевавшей уважение этих солдат...

В разговоре Виктор Иванович поинтересовался тем, что же будет с арестованными Ждановым и Колотухиным. Пролыгин пожал плечами.

— Ну вы же знаете, их отправили в Петроград.

— А там что? Будут судить, расстреляют? Пролыгин, прежде чем ответить, немного помедлил:

— Не думаю... Скорей всего, отпустят на все четыре стороны.

— Как? — поразился Евгеньев. — После того, что они хотели развязать здесь гражданскую войну, после того, как они чуть не устроили крушение вашего и санитарного поездов, наконец, после того, как они явно действовали в сговоре с врагом против Гренадерского корпуса?!

Пролыгин, внимательно посмотрев на него, почему-то усмехнулся.

— Ну а скажите, разве Временное правительство не хотело сдать Питер немцам? И разве уже не начали гражданскую войну, не пошли походом против революционного Петрограда, не проливали кровь?.. А кто их судил, кто требовал от них ответа? Взяли честное слово, что не будут больше бороться против власти Советов, и отпустили с миром. — Он еще раз внимательно посмотрел на недоумевающее лицо Евгеньева и вновь усмехнулся: — Не одобряете?

— Просто не могу понять логику этого шага, — признался тот.

— Видите ли, я тоже не понимал, поэтому не дальше как вчера говорил об этом с товарищем Алешей... И вот как он мне растолковал это дело: мы надеемся, что многие из вас искренне ошиблись насчет желаний и настроений народных масс и только поэтому пошли против их воли, мы пока не хотим наказывать никого за прошлые грехи, не хотим проливать кровь и отпускаем под честное слово... Понимаете, Виктор Иванович? Мы не хотим первыми начинать междоусобицу, враждовать, мстить и расстреливать, что было — было...

Евгеньев вдруг вспомнил о своих сослуживцах по Гатчинской школе, вспомнил Веригина и других офицеров в штабе Второй армии и задумчиво покачал головой.

— Боюсь, это великодушие может обойтись очень дорого... Поверьте, они нисколько не оценят это. Что им стоит дать «честное слово» вам, — извините, «быдлу», «хамью», решившему отнять у них богатство и власть...

— Все? — спросил Пролыгин, заглядывая ему в глаза. — Ну вот вы, например, выходец из их класса, а как говорите о них... А разве вы сразу дошли до понимания этого? И разве мало среди ваших людей тех, кто еще не разобрался, не понял, где правда и где кривда? Надо же дать им подумать, посмотреть, понюхать, потрогать и потом на что-то решиться... А те, что уже решились пойти против нас, готовы пролить кровь, — тех мы раздавим. Но вина за это будет уже не наша, понимаете?

...Вот после нескольких таких встреч и разговоров с Пролыгиным Евгеньев, узнав, что тот направляется со своим бронепоездом против ставки в Могилев, попросился к нему на бронепоезд. Но Пролыгин, услышав эту просьбу, как-то криво усмехнулся, промолвил: «Эх, Виктор Иванович, Виктор Иванович, не о том вы говорите, не о том думаете...» И, попрощавшись, ушел, чтобы на следующий день отбыть из Минска.

А еще через неделю, 25 ноября, сидя в своей больничной палате, Евгеньев раскрыл газету «Звезда» и прочитал в разделе «Последние известия» следующее сообщение:

«Главнокомандующий армиями Западного фронта тов. А.Ф. Мясников.

Второй фронтовой съезд армий Западного фронта избрал главнокомандующим фронтом тов. Александра Федоровича Мясникова. Тов. А.Ф. Мясников — вождь революционного движения на Западном фронте, тов. Мясников создал здесь ту мощную организацию масс, которая ныне победила. Тов. Мясников, опираясь на эту мощную организацию, ныне становится во главе армии.