Генерал, рожденный революцией - [124]

Поставив подносы на оба конца стола, немцы удалились. Проголодавшиеся делегаты подошли к подносам, на каждом из которых было ровно по девять чашек морковного чая и по девять бутербродов с сыром.

— Так и есть, надо полагать, мы тут посидим порядком. — усмехнулся Щукин.

Но Фомин, взяв тонюсенький, сгибающийся от собственной тяжести ломтик хлеба, возразил:

— Ну нет, едва ли они рассчитывают этим надолго занять нас. Ведь тут еды на заглоточку.

Школьников, тоже взяв бутерброд, удивленно изучал его, потом посмотрел на остальных:

— Нет, вы посмотрите на сыр... Нарезан словно папиросная бумага... Для запаха, что ли, его положили?

Пока раздавались эти восклицания, Липский и Крузенштерн с чашками в руках снова подошли к Щукину.

— А знаете, Степан Ефимович, ведь это тоже показательно, — сказал Крузенштерн. — Ведь едва ли они угощают нас столь скромно из скупости. Просто у них продукты настолько жестко нормированы, что даже в таких чрезвычайных случаях они не могут позволить себе чуточку расщедриться. Понимаете? А вот в своих речах и в этой жалкой бумажке они все напирают на наши трудности. Вот я и думаю, что во время переговоров надо дать им понять, что и нам тоже известно об их трудностях...

— Дельная мысль, — одобрительно улыбнулся ему Щукин. — Вот вы об этом и скажете им.

— Я? — несколько растерянно переспросил Крузенштерн.

— Именно вы, капитан. И не только об их продовольственных затруднениях... Когда мы дойдем до обсуждения пункта о запрещении перебрасывать войска, будет очень полезно, если один из наших штабных офицеров выступит и покажет, что, несмотря на революцию, мы следим за противником и знаем о расположении его частей и соединений. Впрочем, такое выступление еще больше нужно по другой причине... — Щукин обернулся и посмотрел на Липского, давая понять, что это относится к нему тоже. — Вы, конечно, понимаете, что когда немцы говорят о наших затруднениях, то прежде всего имеют в виду разлад, вызванный революцией, между русскими солдатами и офицерами, что, по их мнению, и ослабило нашу армию. Так вот надо сказать им, что каковы бы ни были наши внутренние отношения, но, когда речь идет о защите Родины, мы выступаем вместе... Разве не так?

— Что?.. — Крузенштерн впился глазами в лицо Щукина, словно не веря своим ушам. — О господи... Да если это так, если вы действительно готовы защищать Родину, Россию, то я... да я плевать хотел на все остальные наши противоречия!..

Но теперь уже Щукин внимательно посмотрел на него, потом на Липского и вдруг разозлился.

— Да ну вас, на самом деле... Послушайте, ведь сколько месяцев мы, большевики, вышли из подполья и ходим рядом с вами! Речи говорим, статьи пишем, наконец, и на фронте воюем, — так неужели вы до сих пор не уразумели, что все это мы делаем ради Родины, ради России?! И не только русские — Фомин, Тихменев, Петров, я, — но и армянин Мясникян, и латыш Ландер, и еврей Могилевский... Только надо понимать, что наш патриотизм шире, умнее, лучше вашего, так как мы не говорим «пусть другим будет хуже», а хотим, чтобы всем было хорошо! — Он отвернулся, чтоб отойти, но потом вспомнил и снова повернулся к Крузенштерну: — Ну так будете выступать или нет?

— Да конечно же! — ответил тот. — И раз так, я прошу оказать нам еще одну честь — поставить наши подписи под договором, каким бы он ни был... — Крузенштерн посмотрел на Липского, и тот поспешно кивнул в знак согласия. — И если вы согласны с этим, то попрошу написать мою фамилию полностью — фон Крузенштерн.

— Разве ваша фамилия начинается на «фон»? — удивленно воззрился на него Щукин.

— Да. Наш род происходит из эстляндских баронов, но со времен Петра Великого верой и правдой служит России, поэтому я мог бы спокойно носить фамилию фон Крузенштерн. Однако, когда началась эта война, я решил отбросить частичку «фон», чтобы меня не ставили в ряд тех, кто так бесстыдно продает и предает Россию... Но если вы обратили внимание, сегодня за нашим столом стой стороны сидят одни лишь «фон» и «цу»

— Понял, — радостно кивнул Щукин. — Это будет здорово... Пусть знают, что с нами находятся не только честные офицеры, но среди них есть даже лица с приставкой «фон» перед фамилией... Пусть знают это!

...Заседание возобновилось не через час, а гораздо позже. Немцы, даже не упоминая о собственном проекте договора, теперь направили все усилия на то, чтобы оспорить или хотя бы смягчить формулировку тех или иных пунктов русского проекта. С упорством бульдога Зауберцвейг вцеплялся в каждый из них, пытаясь или выдернуть его из договора или изменить в пользу немцев. Но Щукин проявлял не меньшую цепкость, а если и соглашался менять формулировку, то находил такую, которая лишь смягчала внешнюю форму, оставляя суть неизменной. И тогда немцы просили дать им время подумать и сразу же один из них выходил из зала, а потом, вернувшись, шушукался с генералом Зауберцвейгом. Было ясно, что они бегают согласовывать каждую формулировку с кем-то наверху, быть может с самим Гофманом, и только после этого решаются принять ее. Во время одного из таких вынужденных перерывов Крузенштерн, будто не замечая, что его слушают немцы, довольно громко сказал Липскому: