Генерал нежного сердца - [9]

Пятого января, как снег на голову, пришли сразу три ужасных известия: 27 декабря в полку был взят под стражу сын Николай, 29-го в Белой Церкви, имени графини Браницкой, арестовали старшего, Александра, да еще ранее в Москве, чуть не 21 декабря, был заключен под стражу зять Михаил Орлов. Поначалу Раевский не хотел показывать письма жене, но она, точно почуяв беду, ходила за ним по пятам, и он не смог от нее ничего скрыть, ибо разрыдался, как дитя, у нее на груди, и она же еще стала его утешать.

— Я чувствовал, чувствовал все это! — то и дело повторял Раевский, стараясь взять себя в руки, да куда там, слезы беспрестанно навертывались на глаза, и вскоре они раскраснелись, и он с трудом смотрел на свет божий.

Софья Алексеевна постоянно спрашивала мужа о том, что же могли сыновья сделать такое, что их принуждены были взять под стражу, и Раевский, уставший от ее слезных вопросов, вдруг взял да брякнул неизвестно зачем: «Цареубийство замышляли!», отчего с Софьей Алексеевной случился легкий обморок, и Раевский тут же пожалел о своей такой словесной выходке.

После обеда внезапно приехал Волконский. Увидев его, живого и невредимого, Раевский страшно обрадовался, сообщив о рождении первенца. В душе даже затеплилась надежда, что, может быть, с Волконским все и обойдется, пронесет беда мимо, но, едва переговорив накоротке за обедом с зятем о всех этих печальных делах, Раевский понял, что не пронесет, коли уж и Киселев, его командующий, в курсе, и прямо намекнул Волконскому о своем знании тайных дел. В этом намеке было предостережение, которым Волконский, если б захотел, мог бы воспользоваться в свою сторону, то есть убежать, скрыться, и Раевский снова стал уговаривать князя Сергея бежать за границу, но тот и на этот раз был тверд и все предложения Раевского вежливо отверг.

Они выпили по рюмочке домашней вишневой наливки за рождение сына и внука, Волконский сидел за столом, чему-то улыбаясь, и Раевский смотрел на него с грустью и недоумением.

— Я рад, что успел одно главное дело в своей жизни сделать, — рассеяв недоумение тестя, весело ответил князь Сергей, — сына на свет произвел, наследника…

— Наследника чего?!. — с грустью спросил Раевский.

— Наследника имени моего, — подумав, ответил Волконский. — Все остальное подвержено тлению: жизнь, имения, награды, богатство — а вот имя продолжает служить человеку и после смерти, и все, что хорошего, полезного для общества, для человечества наработано тобой, все останется и наследникам, — улыбнулся князь, — и это иногда дороже, чем богатство!..

Раевский не ответил, хотя с ответом князя был внутренне и согласен. Он сам кроме имени ничего детям и не мог оставить. Болтышку год назад Александр I позволил заложить в банк, чтобы Раевский смог расплатиться с долгами и не обречь себя и детей на разорение. Поэтому, слушая князя, он внутренне соглашался, однако целиком принять его идею не мог. На словах все это хорошо, но ведь надо еще жить и практически, а практически нельзя обойтись без дрожек, кареты, саней, нельзя обойтись без кухни, одежды, без тех минимальных удобств, к которым они привыкли, надо учить детей, а значит, платить гувернанткам, а откуда брать деньги, каждый год десятки тысяч рублей, откуда?!

— Кстати, интересный факт! — неожиданно проговорил князь Сергей. — Император Александр Павлович знал об этих тайных обществах, ему не раз, оказывается, о них докладывали, и вот однажды, когда от него потребовали арестовать заговорщиков, знаете, что он сказал?! — снова улыбнулся Волконский. — Он сказал, что сам «разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения, и не мне их карать…» Речь идет о той же Конституции и отмене крепостничества. И я верю, что царь и сам хотел осуществить эти меры, но двор и окружающие его советники не позволили ему это сделать, поэтому мне даже кажется, что он ждал нашей помощи, ждал, что мы выступим и поможем ему!.. Только этим можно объяснить, что он не только не принял никаких карательных мер против нас, но и оберегал наши общества. Знал, кстати, о них и Николай Павлович и первый требовал репрессий! Император Александр не соглашался, не хотел пятнать свое имя…

— Оно и без того у него запятнанное!.. — мрачно пробурчал Раевский.

— А теперь Николай отведет свою душу!.. — вздохнул князь, пропустив мимо ушей злую реплику генерала. — Я полагаю, что происшедшее с вашими сыновьями, отец, чистое недоразумение, и их скоро отпустят, они, поверьте мне, не замешаны в нашем деле!..

— Вы говорите так для успокоения или имеете точные сведения на сей счет? — оживившись, переспросил Раевский.

— Я имею точные сведения, — помолчав, ответил Волконский и неожиданно смутился.

Он поднялся, взглянул на часы. Поднялся и Раевский.

— Мне пора ехать, — словно извиняясь за свой внезапный отъезд, проговорил Волконский. — Я ведь самовольно сюда, могут хватиться!..

Раевский взглянул на светлое, ничем не омраченное лицо князя и даже позавидовал ему. Ведь знает, подумал он, что едет на погибель, а будто счастлив, экая крепость души должна быть, чтоб вот так, с такой легкостью-то позор на себя брать!.. Ведь не арест страшен и не смерть, а позор, позор перед обществом, которое заклеймит теперь его как преступника и цареубийцу!.. Что же это?! Может быть, и не позор это вовсе, идеи-то эти, может быть, он дальше нас всех глядит и мы еще гордиться будем, что родственными чувствами с ним питались? Ведь один-то, князь, может ошибаться, а ведь он не один?! Вот и Миша Орлов с ними был, и Пестель, и Якушкин, и вроде даже брат, Василий Львович, и Трубецкой, и Муравьевы, и Бестужевы?! Разве все-то могут ошибаться?! А сочувствующих, сочувствующих сколько! Сколько тех, кто бы, не задумываясь, присоединился к ним!.. Да ведь и я, объясни, может быть, они мне все, подписался бы под их принципами! Как не верить принципам этим, коли князь Сергей их разделяет, а в этом смысле он человек святой, грязное да дурное к нему никогда не прилипало и не прилипнет, сколь ни лей на него хулу!.. Боже, боже правый, что с нами всеми происходит, куда нас история поворачивает?!