Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории Белого движения на Юге России - [54]

Хоть эти две семьи – Леонтовичей и Байковых – всячески меня ласкают, ну как родного, и я им бесконечно благодарен, но что они значат для меня? Пустой звук. Так приходится много писать, думать, принимать и говорить, что для себя просто не успеваю писать, и карандаш в руке ну просто болезненным стал.

11 час. вечера. Поужинали у Леонтовичей. Поиграл в 4 руки 7-ю симфонию Бетховена. Вспомнилось старое дореволюционное время и мое детство, когда я был влюблен по-юношески в эти симфонии и ничего другого и знать не хотел. Сейчас перечел газеты. Всюду ликование, что части Добр. армии ушли, и таким образом край очистился от «вражеских элементов». Ты видишь, каково в такой атмосфере жить и действовать, да еще под давлением англичан.

Скорее бы вон из этого Баку, кошмарного, ужасного, ненавистного, скорее к тебе, к твоей любви, к ласке, нежности, растаять около тебя, вылить душу свою, оскорбленную и униженную, чтобы ты поняла меня, – слиться душой с тобой, говорить с тобой одним языком, одним чувством, одним разумением – чувствовать в тебе свое второе „Я“, чувствовать в тебе ответ на все, все и самому отвечать на все тебе, моему сокровищу, моей единственной в жизни женщине – человеку, которую я понял, которая меня поняла и полюбила и которую я полюбил – истинной и единственной в моей жизни любовью. И опять чем дальше, тем определеннее, тем вернее и тверже все становится, что нет жизни без тебя, и когда я без тебя, то так и говоришь себе, что это переходное время, а настоящее время – когда около тебя, когда с тобой, и не мыслится иначе. Ты чувствуешь, понимаешь, как я тебя глубоко, серьезно, люблю, Марочка. Целую тебя, милый мой, ложусь спать. Христос с тобой.

19 февраля. 10 час. утра. <…> События мне показывают, что если бы я решился на вооруженные действия, то здесь было бы что-то невообразимое, т. е. армяне и татары передрались, и все бы обрушилось на нас. Положим, мы потеряли флот, но и без того он был бы потерян, так как англичане все равно не допускали его вооружения, и он стоял бы как старая калоша, вызывая напрасный расход. Результат тот же. Не получая денег ниоткуда, на что бы я содержал этот флот? И сейчас на ладан дышим, как оглянусь назад, так не могу не признать возмутительное отношение штаба Деникина к нам, никакой помощи, никаких указаний, ни одной копейки – ничего. Может быть, они обиделись на меня за мое письмо тогда, что я писал им и о чем упоминал тебе в листках. Но это могла быть личная обида на меня, но не могло же повлиять на дело наше. Во всяком случае, здесь мне все ясно теперь, что мне надо делать для того, чтобы уехать.

8 час. вечера. Понемногу все распутывается и с трудом. Все хватают наше имущество, хотят нажиться, стянуть. <…> Англичане потворствуют азербайджанцам… <…>

11 час. вечера. Сейчас немного прогулялся, купил газет. В местных газетах ведется открытая пропаганда против нас, чем дальше, тем ярче и злостнее. <…>

А сейчас спать, спать, одно средство от тошнительной атмосферы. Забыться с тобой, помечтать о тебе, о ласках, о любви твоей, о счастье с тобой, о рае с тобой, мой милый, мое счастье ненаглядное, единственное. Целую тебя, моя Марочка»[282].

В своих записках генерал отмечал двойственность политики англичан – готовность помогать добровольцам на Кубани и отказывать во всем в Закавказье. Всякие напоминания о русском присутствии вызывали неприятие у англичан. Все это стало для Эрдели поводом для горьких переживаний:

«А на душе скребет, мучает все, болит, ответственность и за флот, и за деньги, и за имущество, за наш престиж; и все это так мучительно сложилось, тяжко, убыточно, оскорбительно, и, конечно, я же буду виноват тогда, как иначе сделать было нельзя, и могло бы быть еще хуже. <…> Ну как не предпочесть честное солдатское ружье в руках – роль военного начальника – всем этим передрягам, полувоенным, полудипломатическим, [быть] битым, униженным, бессловесным, да еще с союзниками, которые хуже врагов»[283].

Это видение ситуации генералом Эрдели, но есть и независимые источники, которые могут подсказать, насколько адекватно он понимал ход событий. Переписка Временного правительства Союза горцев Северного Кавказа с генералом Томсоном показывает, что англичанин стремился создать единый антибольшевистский фронт на Кавказе и старался примирить горцев и добровольчество. 27 ноября 1918 года английский генерал писал Тапе Чермоеву, что он считает крайне существенным, чтобы следующие приказы были выполнены теперь же, а именно: прекратили распри и объединились против большевиков, поддерживали коммуникации в рабочем состоянии, убрали из региона всех турок[284]. Представителю ингушей Абу-Бекру Плиеву Томсон писал:

«Ингуши были очень лояльными друзьями союзников… <…> Я уверен, что ингуши ей [Добровольческой армии. – О. М.] окажут всяческое содействие, и не имею ни малейшего основания предполагать, что у них будут какие-нибудь затруднения с войсками генерала Деникина» (10.02.1919)[285].

Другой английский офицер полковник Стокс инструктировал своих подчиненных, работавших непосредственно на Северном Кавказе, что нужно так выстраивать отношения горцев и в данном случае Лазаря Бичерахова, «чтобы личные и политические мотивы отошли на задний план» (31.12.1918)