Генерал Ермолов - [96]
— Вафе фиятельфтво, — бубнил Филька, — кафака Фёдора Туроферова прифел. Едва мофду мне не пофифтил, фам не фвой. Ввефти?
— Ах ты, расчумазая твоя морда! Вводить ли?! Да он уж и сам вошёл, в дверях стоит! Здоров будь, Фёдор! Зачем так низко кланяешься? Изволь без церемоний, мы ведь давние товарищи! Рад видеть тебя живым и здоровым.
— Что жив — то святая правда, ваше сиятельство. А вот здоров ли, сам не ведаю. Но цел. От ран на этот раз Господь уберёг.
— А меня всё мучит проклятая рана, — ответил генерал раздражённо. — Как подстрелил меня лезгин под Хак-Кале — всё не заживает. Эскулап благополучно пулю извлёк и воспаления посчастливилось избежать, а всё одно — второй месяц уж болит. Наслышан я о том, как ты задание опасное выполнял. Хвалю. Да что с тобой? Ты и вправду сам не свой!
— Увидал на площади виселицу и как-то стало мне... скучно...
— Ах вот оно что! Не глянулась тебе виселица. Видишь ли, брат, смерть от пули или клинка несправедливая и слишком лёгкая кара для такого мерзавца...
— Дак, солдатущки ладят две петли...
— Вторая петля предназначена для лазутчицы-чеченки. Этим днём мой бестолковый Филька, проявив чудеса смекалки, поймал её в лесу... н-да, — Мадатов тяжело вздохнул. — При этом мерзавка двух хороших солдат прибила... насмерть...
— Из прафи камни метнула, пафкуда...
— Молчи, тварь шепелявая, — огрызнулся Фёдор. — Не раззявь беззубый рот, не то...
— Ишь ты! — усмехнулся Мадатов. — Негоже товарищам в чужих краях, на театре военных действий обретаясь, ссориться, не гоже... Ты ступай, Филя, ступай себе...
Едва лишь за Филькой закрылась щелястая дверь, Фёдор кинулся к генералу:
— Отложите казнь, ваше сиятельство! Христом Богом молю!
Мадатов строго глянул на казака блестящими, чёрными глазами.
— А известно ли тебе, казак, что мой бестолковый Филька нашёл при девке этой рыжей любопытнейший документ? Тут-то нам и стало ясно, зачем наш бывший союзник Йовта столько сил потратил на осаду Коби.
Девка изловчилась забраться в штаб командующего и похитить часть интимной переписки. Помнишь ли ты тот случай, Фёдор Туроверов?
— Как не помнить... Но она...
— Я знаю, знаю! Она шла с тобой через Мамисонский перевал, она сестра убиенного Мажита. И вот что я скажу тебе, казак: нет рода подлее и коварней, чем племя нахчи. Их жизнь — грабёж и война, их помыслы черны, как ночь. Нет чуда в том, что она полюбилась тебе. Чудо в том, что ты всё ещё жив.
Фёдору вдруг почудилась, будто зыбкий огонёк лучины и вовсе погас, так темно стало в сакле Хайбуллы.
— Они будут казнены нынче же ночью, — рявкнул Мадатов. — Я гонялся за поганцем по горам и долам несколько месяцев. Подобно туру рогатому, скакал со скалы на скалу. На Крестовом перевале потеряли полторы сотни людей! А чеченскую девку, товарку твою, мои солдаты поймали в лесу. Орлы, герои! Из пятерых вояк она двоих положила сразу, третий оказался раненым. До сей поры изумляюсь, как мой Филька ухитрился изловить эдакую ловкую тварь арканом!
— Я тоже не прохлаждался, ваше сиятельство, и...
— Экое ваше казацкое племя! Нет понятий ни о повиновении начальству, ни о дисциплине!
— Дозвольте повидать пленников перед казнью! Дозвольте хоть словом перемолвиться!
— Ага! — Мадатов снова глянул на Фёдора. — Крепко запала в душу рыжеволосая! Сам грешен — люблю огненных и непокорных!
— Не до любви мне ныне...
— Эк, загнул! Любовь всегда и всюду в своём праве! А ты ступай, казак Фёдор Туроверов. Перетерпи, тебе не привыкать! Эй, Филька! Зови ко мне Переверзева, да пусть Абдул-Вахаб народ на площадь созывает! Уже время!
Каменное масло чадно горело в больших железных котлах, вздымались в вечернее небо клубы чёрного дыма. В воздухе витали запахи пожарища, тления и беды. Толпа, собравшаяся на площади перед домом Абдул-Вахаба, хранила настороженное молчание. Перед помостом, опираясь на ружейные приклады, стояли седобородые аксакалы во главе с самим Абдул-Вахабом. За их спинами толпились воины помоложе. Женщины стояли поодаль. Лица многих были перепачканы сажей, одежда изорвана и покрыта кровью. Малых детей они держали на руках, ребятня постарше устроилась на крышах уцелевших домов. Где-то истошно кричала коза.
Мадатов въехал на площадь верхом на коне. За ним следовал вестовой, сержант Сёмка Пименов. Следом шли капитан Переверзев, адьютанты, младшие офицеры. Толпа безмолвно расступалась перед ними, давая дорогу. Вдоль помоста, с тыльной его стороны выстроились барабанщики в киверах. Их синие мундиры крест-накрест перечёркивали ремни портупей.
— Михаил Петрович, — обратился генерал к Переверзеву. — Где Евдокимов? Где Прохор? Зачем медлите? Ночь на дворе. А ты, Абдул-Вахаб, снова ослушался меня?
Мадатов мрачно взирал на владетеля Кетриси и его джигитов с высоты седла.
— Я не выходил из повиновения, — отвечал Абдул-Вахаб на языке нахчи. — Ты русский полководец, а я — вождь вайнахского племени. Я научился понимать русскую речь. Но как мне вести беседы на твоём языке? На это не вразумил меня Аллах.
— Я здесь, ваше сиятельство. — Голос Фёдора донёсся из глубокой тени эшафота. Казак поднялся, оправил ремни портупеи, сделал несколько шагов по направлению к генеральской лошади.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба простого московского паренька Кости Липатова, ведь с законом он, мягко говоря, не дружил… Но фашистские полчища настырно рвались к советской столице, и неожиданно для себя Константин стал бойцом восемьдесят пятого отдельного десантного батальона РККА. Впереди у него были изнуряющие кровопролитные схватки за Ростов-на-Дону, гибель боевых товарищей, а еще – новые друзья и враги, о существовании которых сержант Липатов и не подозревал.
Длинен путь героев-богатырей. Берёт он начало в землях русских, тянется через степи половецкие до Тмутаракани, а затем по морю пролегает – до самого Царьграда, где живёт Елена Прекрасная. Много трудностей придётся преодолеть по дороге к ней. И ещё не известно, кому из богатырей она достанется. Это ведь не сказка, а почти быль, поэтому возможно всякое – подвергается испытанию не только сила богатырская, но и прочность давней дружбы, прочность клятв и вера в людей. Даже вера в Бога подвергнется испытанию – уж слишком точны предсказания волхвов, христианского Бога отвергающих, а сам Бог молчит и только шлёт всё новые беды на головы героев-богатырей.
Тимофей Ильин – лётчик, коммунист, орденоносец, герой испанской и Финской кампаний, любимец женщин. Он верит только в собственную отвагу, ничего не боится и не заморачивается воспоминаниями о прошлом. Судьба хранила Ильина до тех пор, пока однажды поздней осенью 1941 года он не сел за штурвал трофейного истребителя со свастикой на крыльях и не совершил вынужденную посадку под Вязьмой на территории, захваченной немцами. Казалось, там, в замерзающих лесах ржевско-вяземского выступа, капитан Ильин прошёл все круги ада: был заключённым страшного лагеря военнопленных, совершил побег, вмерзал в болотный лёд, чудом спасся и оказался в госпитале, где усталый доктор ампутировал ему обе ноги.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
2015 год. Война в Сирии разгорается с новой силой. Волны ракетных ударов накрывают многострадальный Алеппо. В городе царит хаос. Шурали Хан — красивейший и образованнейший человек в своем роду — является членом группировки Джабхат ан-Нусра. Шурали завербован в 2003 году на одной из американских военных баз в Ираке. По разоренной Сирии кочуют десятки тысяч беженцев. Шурали принимает решение присоединиться к ним. Среди руин Алеппо Шурали находит контуженного ребёнка. Мальчик прекрасен лицом и называет себя Ияри Зерабаббель.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.