Генерал Ермолов - [90]
Словно обезумев, Фёдор вскочил в седло, сорвал с головы папаху, помчался навстречу, истошно вопя. За спиной он слышал дробный топот Чиагаран и приглушённые стоны Мажита. Только её лёгкие копытца могли стучать по земной тверди, как барабанные палочки по коже барабана. Грамотей что-то вяло верещал, свежий ветерок уносил его слова прочь. Мажит был испуган, но не отставал.
— Ребята-а-а-а-а! Я свой! Князья Коби со мной! Я свой!
Наперерез ему из рощи выскочил верховой. Он мчался во весь опор. Синий мундир, фуражка, офицерские сапоги, пистолет зажат в обтянутой перчаткой ладони.
— Не стреляй! — орал Фёдор. — Я сво-о-ой!
Оставив Митрофанию в покое, казак выхватил Волчка так, на всякий случай, для острастки. Нахчийский клинок покоился в ножнах. Офицер выстрелил. Пуля ушла в белый свет где-то над головой казака.
— Не стреляйте, братцы! Я сво-о-ой! — орал Фёдор, и Соколик, слыша его крик, все быстрей перебирал стройными ногами, ускоряя бег. Наконец они съехались. В руке офицера блеснуло обнажённое лезвие шашки.
«Ишь ты, горда!» — успел подумать Фёдор. Он ударил ножнами наотмашь, поперёк искажённого криком лица. Он видел как брызнула кровь, как тело офицера завалилось назад, на круп коня.
— Стой, Соколик! — скомандовал казак, выбирая поводья.
Он вернулся назад, к поднимающемуся с земли офицеру. За спиной, со стороны приближающегося обоза, он слышал топот и отборнейшую матерную брань. Слёзы застили белый свет. Фёдор вылетел из седла, тыльной стороной ладони размазывая по лицу предательскую влагу.
— Я свой! — он отбросил в сторону Волчка, отпустил повод, и Соколик трусил следом за ним, гремя стременами.
Офицер сидел на земле, прикрывая окровавленной ладонью нижнюю часть лица. Совсем молодой, мальчишка, в новом мундире и сапогах, с кинжалом на ремённой портупее.
«А ножны-то совсем новые. Ишь, как блестят!» — заметил Фёдор.
Офицер, левой рукой прикрывая разбитое лицо, левой выхватил кинжал из ножен.
— А кинжал-то у вас работы мастера Дуски! — обрадовался Фёдор. — Хороший кинжал и денег, видать, немалых стоил! А вот ядра для пушек вы напрасно у них покупали. Барахло у них ядра. Только шипят, не взрываются.
Офицер вложил клинок в ножны, отнял от лица ладонь, спросил коротко:
— Кто таков? Ты ведь не чечен?
Фёдор выудил из-за пазухи надёжно сберегаемый пропуск. Подал офицеру.
— «Не тронь его. Ермолов», — прочитал офицер. Перепачканное кровью и грязью лицо его украсилось озорной улыбкой. — По поручению следуешь? Специальное задание получил. Понятно... А это что за дохляк?
— Мажит из Акки. Он толмачом при мне... И так помогает... А я — казак Гребенского полка Фёдор Туроверов.
— Разведчики, значит... Угу... — офицер вернул пропуск Фёдору. Утренний ветерок играл его белокурыми кудрями. Офицер был высок ростом, худощав и статен, не носил ни усов, ни бороды. На его загорелом, по-юношески округлом лице блистали огромные фиалковые очи. Даже боль в разбитом ножнами Волчка носу и выбитые зубы не смогли изгнать с этого лица озорную улыбку.
Соколик настороженно смотрел на чужака, то и дело сгибая переднюю ногу, будто пытаясь показать врагу какие острые у него копыта.
— Ты коня-то придержи, казак. Мне и без того знатно досталось. Не хочу, чтоб твой росинант довершил мои горести, стукнув промеж глаз копытом! Ты орал про Коби или мне послышалось?
— Правители Коби с нами. Его превосходительство, Абубакар и Этэри-ханум.
— Я смотрю, ты прижился среди басурман. Ишь ты: «его превосходительство Абубакар!».
Офицер поднялся на ноги, отряхнул китель. Белоснежнейшим платком отёр кровавую грязь с лица.
— Капитан Переверзев, — представил он. Немного поразмыслив, добавил: — Михаил Петрович... тащу батарею и обоз от самого Тифлиса. В Грозную боеприпасы надобно доставить, а этот чёрт Йовта дорогу перегородил. Возле Коби и сцепились.
— А Йовта-то толковал нам, будто вы от чумы повымерли, оттого и палить из пушек перестали.
Офицер снова улыбнулся.
— Да мы один лишь залп успели дать! Тут же вся банда по щелям попряталась. Смех и грех: едва лишь завидев орудийные дула, они бегут кто куда. Мы загородились подводами и ждали подхода кавалерии со стороны Крестового перевала. На счастье полк генерала Мадатова Валериана Григорьевича подошёл быстро. Сообща отогнали шайку от стен, выручили княгиню. Но кавалеристы оставили нас пока... — офицер махнул рукой на запад, туда, где небеса подпирала сахарная голова Казбека. — Гоняют сброд по горным кручам. А те, как жабы, скачут с кочки на кочку...
От обоза к ним, громыхая ранцами, уже бежали солдаты.
— Эй, Истратов! — крикнул капитан Михаил Петрович. — Поймай-ка, дружок, моего Агата!
И оборачиваясь к Фёдору, добавил:
— Валериан Григорьевич отпустил Этэри-ханум на свидание с дочерью в Кетриси. Княгиня и упорхнула птахой одна, без сопровождения, с одной лишь мрачной девкой-служанкой. Так вот, я волнуюсь... Далеко ли до Кетриси? Что там за дымы, не Кетриси ли?
— Он самый и есть, — ответил помрачневший Фёдор. — Я ж кричал вам, вашбродь, что князья Коби с нами — значит, и Этэри-ханум тож.
— А Этэри-то-ханум завлекательная баба. Эх, расцеловал бы её всю, от пяток до макушки, коли не был бы таким трусом, — хохотнул капитан Михаил Петрович. — Только я — трус, казак Фёдор Туроверов, законченный трус. Боюсь чеченского кинжала — и всё тут.
Трудно сказать, как сложилась бы судьба простого московского паренька Кости Липатова, ведь с законом он, мягко говоря, не дружил… Но фашистские полчища настырно рвались к советской столице, и неожиданно для себя Константин стал бойцом восемьдесят пятого отдельного десантного батальона РККА. Впереди у него были изнуряющие кровопролитные схватки за Ростов-на-Дону, гибель боевых товарищей, а еще – новые друзья и враги, о существовании которых сержант Липатов и не подозревал.
Длинен путь героев-богатырей. Берёт он начало в землях русских, тянется через степи половецкие до Тмутаракани, а затем по морю пролегает – до самого Царьграда, где живёт Елена Прекрасная. Много трудностей придётся преодолеть по дороге к ней. И ещё не известно, кому из богатырей она достанется. Это ведь не сказка, а почти быль, поэтому возможно всякое – подвергается испытанию не только сила богатырская, но и прочность давней дружбы, прочность клятв и вера в людей. Даже вера в Бога подвергнется испытанию – уж слишком точны предсказания волхвов, христианского Бога отвергающих, а сам Бог молчит и только шлёт всё новые беды на головы героев-богатырей.
Тимофей Ильин – лётчик, коммунист, орденоносец, герой испанской и Финской кампаний, любимец женщин. Он верит только в собственную отвагу, ничего не боится и не заморачивается воспоминаниями о прошлом. Судьба хранила Ильина до тех пор, пока однажды поздней осенью 1941 года он не сел за штурвал трофейного истребителя со свастикой на крыльях и не совершил вынужденную посадку под Вязьмой на территории, захваченной немцами. Казалось, там, в замерзающих лесах ржевско-вяземского выступа, капитан Ильин прошёл все круги ада: был заключённым страшного лагеря военнопленных, совершил побег, вмерзал в болотный лёд, чудом спасся и оказался в госпитале, где усталый доктор ампутировал ему обе ноги.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
2015 год. Война в Сирии разгорается с новой силой. Волны ракетных ударов накрывают многострадальный Алеппо. В городе царит хаос. Шурали Хан — красивейший и образованнейший человек в своем роду — является членом группировки Джабхат ан-Нусра. Шурали завербован в 2003 году на одной из американских военных баз в Ираке. По разоренной Сирии кочуют десятки тысяч беженцев. Шурали принимает решение присоединиться к ним. Среди руин Алеппо Шурали находит контуженного ребёнка. Мальчик прекрасен лицом и называет себя Ияри Зерабаббель.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.