Генерал Дроздовский - [132]

Между тем противник, продолжая теснить нашу пехоту, к вечеру 31-го подошел к самой станции Пелагиада. Я решил использовать выгодно складывающуюся обстановку и ударить во фланг и тыл врага. Растянув бригаду полковника Топоркова, я с рассветом 1 ноября, с четырьмя полками, скрытно пройдя лесом, неожиданно вышел в тыл противника и, развернув 1 — ю бригаду, атаковал его.

Не ожидавшие удара красные бросились к Ставрополю, преследуемые полковником Бабиевым с Корниловским полком и несколькими сотнями екатеринодарцев. Вскоре длинные колонны пленных потянулись к лесу. Полковник Бабиев на плечах бегущих приближался к городу. Я выслал заслоном к северу Офицерский конный полк с оставшимися в моем распоряжении несколькими сотнями екатеринодарцев и черноморцев к расположенному в предместьях города монастырю.

Там засели красные, поражая корниловцев фланговым огнем. Вскоре около нас стали посвистывать пули. Огонь учащался, несколько казаков и лошадей было ранено. Развернув полки, я выхватил шашку и лично повел их в атаку. Дружно, громко раздалось „ура“, сотни понеслись. Огонь стал беспорядочным, притих, и наконец врассыпную из монастырской ограды и уличек поселка побежали люди. Мы ворвались в поселок. Кое-где на улицах шла рубка…

Спешив сотни, я занял околицу, приказав отвести коней за монастырскую ограду. Стали прибывать раненые, их перевязывали тут же у монастырских стен. Но вот из монастырских ворот вышел батюшка и несколько монахинь. Пули свистели и щелкали о монастырскую ограду, тут же хрипела и билась раненая лошадь, но вышедшие, казалось, не видели этого.

С крестом в руке, кропя святой водой казаков, шел иеромонах, спокойно и безмолвно обходили раненых монахини, предлагая хлеб и чай. Мать игуменья тут же под огнем благословила меня иконой. Трогательная картина врезалась в мою память…

В монастыре мы нашли двух офицеров, которые в течение нескольких дней укрывались здесь, переодетые монахинями.

Около полудня я получил донесение Бабиева, он со своими славными корниловцами ворвался в самый город, захватил вокзал и стоявший там бронепоезд противника. Бабиев доносил, что пока держится, но что патронов мало и что красные, засев в домах, дерутся отчаянно. Он просил подкреплений.

Я выслал ему две сотни и послал донесение главнокомандующему, прося присылки каких-либо частей для закрепления достигнутого успеха. Через несколько часов я получил ответ, что ко мне спешно двинуты на помощь один полк стрелков из дивизии генерала Казановича и инородческий дивизион от полковника Дроздовского.

Между тем, перейдя в наступление, противник к вечеру, после жестокого боя, выбил из города части полковника Бабиева и вновь овладел вокзалом Его попытки выбить нас из монастыря успехом не увенчались. Части полковника Топоркова к вечеру несколько продвинулись вперед, захватив городской питомник.

Поздно ночью подошли инородцы, а на рассвете стрелки, которых я направил к полковнику Топоркову. Туда же перебросил я и бригаду Чекотовского, решив использовать сосредоточение противником большей части своих сил против моего левого фланга. Около девяти часов подошел высланный в мое распоряжение наш бронеавтомобиль „Верный“.

Послав вперед лошадей к полковнику Топоркову, я на броневике проехал к нему и отдал приказ ударной группе — запорожцам, уманцам, черноморцам, Офицерскому конному полку и стрелкам при поддержке „Верного“ перейти в общее наступление.

Я в предыдущую ночь не ложился и, вернувшись в монастырь, лег спать и заснул как убитый. В четыре часа меня разбудили, ординарец передал мне донесение полковника Топоркова. После жестокого уличного боя, где неприятель отчаянно отстаивал каждый дом, части полковника Топоркова овладели городом.

Я с трубачами и конвоем проехал в Ставрополь. В городе кое-где шла еще перестрелка. На улице и тротуарах лежали убитые лошади, опрокинутые повозки, трупы красноармейцев. Услышав звуки трубачей, народ выбегал на улицу. Многие крестились, плакали, некоторые совали в руки казакам хлеб, папиросы, деньги. Пожилая женщина, бросившись к моей лошади, схватила за стремя и пыталась поцеловать мою руку…»

Врангель был прав в том, что ранение полковника Дроздовского вызвало замешательство в рядах его бойцов. Такое часто бывает на войне, когда из строя выбывает командир, с именем которого связывают успех в схватке. Так и было в бою за Ставрополь: «дрозды» отступили, но не настолько, чтобы противник мог торжествовать.

Командующий Русской армией в Крыму генерал-лейтенант П. Н. Врангель описал и тот беспредел двух враждебных друг другу сил, который они творили в Ставрополе и его окрестностях. Это была одна из самых «неприглядных картинок» Гражданской войны на российском Юге. «Картинок», в которых перекладывать вину с одного на другого, наверное, ради истинной правды отечественной истории не стоит.

«…Город под владычеством большевиков пережил ужасные дни. Последние недели в связи с поражением красных на Урупе начались разногласия и раздоры в верхах армии. Борьба между красными вождями закончилась расстрелом в Ставрополе красного главковерха Сорокина.

Последние дни город был объят анархией. По всему городу шли самочинные обыски и аресты. Многих несчастных перед смертью подвергали жестоким пыткам. Во дворе губернаторского дома, где я остановился, мы нашли несколько десятков трупов жертв, расстрелянных по приговору помещавшегося в доме комиссарского суда. Некоторые трупы были с отрубленными пальцами, у других оказались выколотыми глаза.