Генерал армии мертвых - [50]

Генерал продолжал стоять — никто не перевел ему слова старой Ницы, — они не подозревали, что священник знает албанский язык. Все столпились вокруг плачущей невесты и побледневшей, торопливо крестящейся хозяйки дома.

— Я же говорил вам, — сказал подошедший священник. — Нам не нужно было сюда приходить.

— Что случилось? — спросил генерал.

— Сейчас не время. Потом объясню.

— Вы были правы, — сказал генерал. — Я поступил необдуманно.

Вся толпа, казавшаяся вначале многоцветной шумной рощей, превратилась вдруг в суровый зимний лес. Мрачно покачивались головы, плечи, руки — словно сухие голые ветки, а затем над всем этим с резким «карр» взлетела тревога.

— Что им нужно, зачем они приходят на наши свадьбы? — сказал какой-то парень.

— Тсс, говори потише, неудобно.

— Что неудобно? — вмешался другой. — У них хватает наглости даже танцевать.

— Мы не можем их прогнать. Таков обычай предков.

— Какой обычай? А несчастная Ница, с ней как быть?

— Тихо, а то услышат.

— Даже если бы они и понимали по-албански, все равно бы сейчас ничего не услышали в таком шуме.

Генерал со священником ничего не услышали. Генерал отвел глаза от мужчин и парней и уставился на старух, их черные платки обрамляли лица, как траурные рамки; старухи стояли молча, словно предчувствуя новые беды.

Генералу стало страшно. Он уже раскаивался, что пришел сюда. Значит, забыть прошлое не так просто; старое было помянуто, а албанцы — мстительный народ. Ради чего он здесь оказался? Что за идиотская прихоть? До сих пор повсюду он ездил охраняемый законом. А сегодня вечером он вдруг расхрабрился. И зачем ему только взбрело в голову отправиться на эту свадьбу? Здесь он уже не был под защитой закона. Здесь могло случиться все что угодно, и никто не нес бы за это ответственности.

— Пойдем отсюда, — сказал он решительно. — Пойдем отсюда немедленно.

— Да, да, — сказал священник. — Они нас оскорбили. Эта старуха ругала нас последними словами.

— Значит, перед тем как уйти, мы должны им ответить. Что кричала эта старуха?

Священник не успел ничего сказать, как к ним подошел хозяин дома.

— Оставайтесь, — сказал он, жестом приглашая к столу. Затем он подал знак, и женщины принесли ракию и закуску.

Генерал со священником переглянулись, снова посмотрели на хозяина.

— Всякое бывает, — сказал старик, — но вы оставайтесь. Садитесь.

Поскольку стоять им было неловко, генерал и священник сели. Так они вроде меньше привлекали внимание.

Гости как будто успокоились и снова усаживались за столы. Рядом с генералом сел тот человек, что пытался переводить тосты.

Он объяснил, что старая Ница — выжившая из ума старуха, совсем одинокая, во время войны карательный батальон полковника Z повесил ее мужа. А ее четырнадцатилетнюю дочь полковник заманил в свою палатку, и наутро девочка утопилась в колодце. А на следующую ночь полковник пропал. Говорили, что вечером он снова пошел в дом Ницы, ведь он не знал, что девушка утопилась, а охрана дожидалась его снаружи. Он долго не возвращался, но у охраны был приказ ждать до самого утра. Утром в доме никого не оказалось, и неизвестно было, куда исчез полковник Z. Слухи ходили разные, поговаривали, что его срочно вызвали в Тирану, но на следующий день батальон отправился дальше.

Все это он рассказывал сбивчиво, путано, слова отзывались в голове у генерала, словно удары молота.

Снова заиграла музыка, но довольно долго никто не танцевал. Потом в круг вышли женщины. О старой Нице словно забыли. Генерал сидел за столом, точно окаменев, ничего не соображая. Глаза его вновь встретились с глазами священника.

— Что сказала эта старуха? — спросил генерал.

Священник пристально посмотрел на него своими серыми глазами, и генералу стало не по себе.

— Она сказала, что вы друг полковника Z и что она нас ненавидит.

— Я друг полковника Z?

— Да, так она сказала.

— Почему она так думает?

— Не знаю.

— Может быть, потому, что мы всех расспрашивали о полковнике, — сказал генерал задумчиво.

— Возможно, — сухо ответил священник.

Генерал еще больше помрачнел и погрузился в размышления.

— Я сейчас встану и скажу всем, что я вовсе не друг полковника Z и что мне, как военному, неприятно даже упоминание о нем.

— А для чего вам это нужно? Вы хотите доставить удовольствие этим крестьянам?

— Нет, — сказал генерал. — Я должен сделать это, чтобы защитить доброе имя и честь нашей армии.

— Неужто доброе имя нашей армии могла запятнать своей руганью эта старуха-албанка?

— Я хочу сказать, что не все наши офицеры тащили к себе в палатки четырнадцатилетних девочек, забыв о своей воинской чести, и не все они позволяли убивать себя женщинам.

Священник нахмурился.

— Не нам судить, — медленно произнес он. — Судить может только он, там, на небе.

— Они думают, что я его друг, — продолжал генерал. — Вы что, не видите, как они на нас смотрят? Оглянитесь вокруг. Посмотрите им в глаза.

— Вы боитесь? — сказал священник.

Генерал сердито взглянул на него, хотел ответить ему что-то резкое, но тут зарокотал барабан, и слова замерли у него на устах.

Генералу в самом деле стало страшно. Слишком далеко завело его сегодня сумасбродство. Теперь нужно было осторожно отступать. Нужно успокоить как-нибудь этих дикарей. Нужно сразу отречься от полковника Z.