Генерал армии мертвых - [49]

Генерал с облегчением выпил. Настроение у него опять поднялось. Опасность провокации миновала, теперь он мог беззаботно веселиться и пить сколько ему вздумается.

— Видите? — снова спросил он священника. Язык у генерала слегка заплетался. — Они нас уважают. Я же говорил: кто старое помянет, тому глаз вон. Что вы сказали?

— В таких ситуациях нелегко разобрать, где требования обычая, а где уважение, — ответил ему священник.

— Генералов всегда уважают.

Генерал выпил еще рюмку.

— Знаете, чего мне хочется? — спросил он, приблизив лицо к священнику, глаза его при этом лукаво блеснули. — Мне хочется потанцевать.

Священник был поражен.

— Вы это серьезно?

— Совершенно серьезно.

Священник нервно дернул головой.

— Да что с вами сегодня?

Генерал разозлился:

— Хватит меня опекать, я не ребенок. Оставьте меня в покое, черт вас побери. Я не желаю, чтобы кто-то опекал меня.

— Потише, — сказал священник, — они могут услышать.

— Когда вы, наконец, прекратите мною командовать?

Священник потер рукой лоб, словно говоря: только этого нам не хватало.

— Я буду танцевать — и точка.

— Но вы же не умеете, вы будете выглядеть смешным.

— Я не буду выглядеть смешным: танцы у них простые. И потом, кого мне стесняться — этих крестьян?

Священник снова потер лоб рукой.

Мне сказали, что сегодня в клубе ты спрашивал о нем. Похоже, ты давно уже его ищешь. Но для чего тебе нужен этот проклятый полковник? Может, он был твоим другом? Ну конечно, он был твоим другом, раз ты его так долго ищешь. В селе опросили всех до единого, ведь все знают, что он гниет в земле где-то тут, рядом, но никто и представить не может где. Ты уйдешь отсюда без твоего друга, без твоего проклятого друга, сломавшего мне всю жизнь. И уходи как можно скорее, потому что и на тебе тоже проклятие. Теперь ты сидишь смирный, как ягненок, и улыбаешься, глядя на танцующих, но я-то знаю, что у тебя на уме. Ты думаешь: придет время, и твоя армия будет жечь наши дома, сжигать и убивать нас. Не нужно было тебе приходить на эту свадьбу. Хотя бы из-за меня. Из-за меня, выжившей из ума старухи, из-за меня, горемычной. Но что это?! Ты собираешься танцевать? Ты осмеливаешься танцевать? Ты смеешься? Ты танцуешь? И никто тебя не прогоняет? Остановитесь! Что же вы делаете! Это уж слишком! Грех-то какой!

Гулко зарокотал барабан. Гэрнета зарыдала, ей вторили тонкими, будто женскими, голосами скрипки. Свадьба пустилась в пляс.

Генерал взглянул на танцующих, посмотрел на священника. Затем снова на танцующих. Снова на священника. На танцующих. На священника. На танцующих. На…

Генерал поднялся. Теперь уже ничего нельзя было изменить. Он, пошатываясь, направился к кругу, попытался войти в него. Три раза он протягивал руки и тут же отдергивал их обратно, словно обжегшись. А потом танец волчком закружился вокруг него и старика хозяина. Тот припадал на одно колено, вскакивал, топал ногой, словно говоря: «Все будет так, а не иначе», размахивал белым платком перед своим партнером и вдруг резко приседал; казалось, он вот-вот упадет, словно подкошенный острым серпом, но он вскакивал и снова приседал. Барабан гремел все яростнее, голос гэрнеты накатывался волнами, словно какой-то великан кричал от тоски, а струны скрипок ожили и извивались, как змеи. Ритм, задаваемый барабаном, все нарастал, и теперь сквозь плач скрипки слышалось: кто-то перекатывает камни в пещере. Генерал продолжал стоять. У него закружилась голова от этого сумасшедшего сверкающего волчка. Он не сразу понял, что произошло дальше. Словно сквозь туман он видел мокрые от пота лица музыкантов, горло гэрнеты, словно ствол зенитки; закрытые в экстазе глаза танцоров. Потом вдруг барабан смолк, струны скрипок замерли, и все было чудесно, и все это продолжалось бы прекрасно до полуночи, а то и до рассвета, но в тот момент, когда все начали расходиться по своим местам, раздался стон. Генерала будто кольнуло что-то. Странно, сквозь шум голосов все услышали стон старой Ницы.

— Ой-ой-ой, — причитала она тонким голосом. В воцарившейся вдруг глубокой тишине слышен был не только ее плач, но и ее прерывистое дыхание. Генерал видел, как к Нице кинулись люди; и эта несчастная старуха, заголосившая ни с того ни с сего, успокоилась.

Если бы старуха и в самом деле успокоилась, как это показалось генералу, или если бы ее увели, все было бы в порядке и, возможно, генерал сидел бы там до полуночи или даже до утра, но старая Ница снова зарыдала. Ее плач заглушил все голоса, и веселье разом оборвалось. К старой Нице поспешили мужчины и женщины, но чем больше людей толпилось вокруг нее, тем громче она кричала. Музыканты начали было играть, но старая Ница заголосила еще сильнее, и инструменты смолкли, словно испугались.

Генерал видел, что в толпе происходит какое-то движение, но старая Ница вырвалась из нее, и прямо перед генералом предстало ее высохшее, желтое лицо, заплаканные глаза, ее совсем маленькое, худое тело. Что с ней? Что ей нужно? Почему она плачет? — спрашивал неизвестно кого генерал. Но никто ему не ответил. К старухе бросились две женщины, они взяли ее под руки и хотели увести, но она закричала, вырвалась и снова подошла к генералу. Он увидел ее искаженное ненавистью лицо и совершенно растерялся. Она отчаянно жестикулировала, выкрикивала что-то прямо ему в лицо, а он стоял перед ней — бледный, как полотно, и ничего не понимал. Потом старуху оттащили от генерала, и она ушла.