Генерал Абакумов: Нарком СМЕРШа - [2]

Целыми днями Витя Абакумов вместе со своими сверстниками пропадал на Замовническом плацу. Происходящие события мальчишек ничуть не пугали. Им было невероятно интересно. Еще бы, ведь они своими глазами видели настоящую войну!

Между тем 29–30 октября к московским большевикам прибыло значительное подкрепление. Из Иваново-Вознесенска – отряд красногвардейцев под командованием Михаила Фрунзе, а из Петрограда – 500 балтийских матросов, направленных по личному распоряжению Ленина.

Бои в центре города вспыхнули с удвоенной силой. 31 октября из Замоскворечья большевики начали артиллерийский обстрел Кремля и городских зданий, в которых закрепился противник.

С Хамовнического плаца вела огонь батарея тяжелых гаубиц.

– Батарея! Прицел… Трубка… Огонь! – командовал артиллерийский командир.

Орудия оглушительно рявкали и распахивали станинами землю, посылая снаряды по цели. Через мгновения до плаца доносились звуки тупых, тяжелых ударов, приглушенные расстоянием. Артиллерийские наблюдатели, расположившиеся на крыше казарм, кричали сверху о результатах стрельбы:

– Есть попадание! Крой дальше!

– Это мы с удовольствием. Это мы завсегда могем! – отвечала, суетясь возле гаубиц, орудийная прислуга, состоящая из кронштадтских братишек.

– Батарея! Прицел… Трубка… Огонь!

В короткие минуты затишья матросов со всех сторон обступал народ. Завязывалась оживленная беседа.

– Товарищ, как там в Петрограде?

– В Питере порядок, наша взяла, гадам – амба. Это вы тут со своими мандалаями волынку развели, справиться не можете, – отвечал веселый братишка в распахнутом бушлате.

– А Ленина, Ленина ты видел? Какой он из себя будет?

– Ленин-то, – задумался матрос и продолжал, не моргнув глазом, – он, товарищ, роста невеликого, но головаст. Голова, как котел, во-о такая. Это чтобы за бедных и босых лучше думать. Очень крепко он нас, моряков, уважает. Люблю, говорит, вас, чертей полосатых, больше жизни. А вот буржуев не любит, так не любит, аж зубами скрипит. Этих, говорит, живьем есть буду.

– Да, дела, – удивлялся народ.

Вместе со всеми слушал рассказчика и Витя Абакумов, с ужасом представляя себе маленького человечка с большой головой, огромными зубами рвущего богатея.

4 ноября сопротивление отрядов Комитета общественной безопасности было сломлено. Большевики заняли Кремль, сильно пострадавший в ходе четырехдневной бомбардировки. По всему городу был расклеен манифест победителей:

«Московская победа закрепляет всемирно-историческую победу петербургского пролетариата и гарнизонов. Под грохот мировой войны в столице России центральная власть перешла в руки Всероссийского съезда Советов. Это – власть самого народа: рабочих, солдат и крестьян. Это – власть мира и свободы. Это – власть, которая уже предложила мир, передала землю крестьянам…

Впервые и человеческой истории трудящиеся классы взяли власть в свои руки, своей кровью завоевав свободу. Эту свободу они не выпустят из своих рук. Вооруженный народ стоит на страже революции».

– Вот жизня пришла, как фон-бароны ныне заживем, – оценил в семейном кругу истопник Абакумов установление Советской власти. – Они, большевики-то, слышь, чего обещают. Землю, мол, отдадим крестьянам, рабочим – фабрики и заводы. А мне что? Топку! Эх, мать вашу, все, с завтрашнего дня моя топка, и точка!

Но в этом случае Абакумов-старший жестоко просчитался. Жить стало еще бедней, голодней и беспросветней. Не сбылась мечта и о топке. На его справедливое требование комендант советского учреждения, появившегося в здании, где трудился истопник, ответил обидными словами:

– Несознательный ты элемент, Абакумов. Серая порция, одно слово. Ты свои частнособственнические замашки брось и контрреволюцию мне тут не разводи, а то мигом в чеку загремишь.

В новом, 1918 году, в стране разгорелось пламя гражданской войны. В эти дни Москва являла собой фантастическое, порою жуткое зрелище. Знаменитый писатель Иван Бунин по горячим следам оставил зарисовки повседневной жизни в большевистской столице:

«Ходили на Лубянку. Местами “митинги”. Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима. Ему злобно возражает курносый господин с выпуклыми глазами. Женщины горячо и невпопад вмешиваются, перебивают спор (принципиальный, по выражению рыжего) частностями, торопливыми рассказами из своей личной жизни, долженствующими доказать, что творится черт знает что. Несколько солдат, видимо, ничего не понимают, но, как всегда, в чем-то (вернее, во всем) сомневаются, подозрительно покачивают головами.

Подошел мужик, старик с бледными вздутыми щеками и седой бородой клином, которую он, подойдя, любопытно всунул в толпу, воткнул между рукавов двух каких-то все время молчавших, только слушавших господ: стал внимательно слушать, но тоже, видимо, ничего не понимая, ничему и никому не веря. Подошли высокий синеглазый рабочий и еще два солдата с подсолнухами в кулаках. Солдаты оба коротконоги, жуют и смотрят недоверчиво и мрачно. На лице рабочего играет злая и веселая улыбка, пренебрежение, стал возле толпы боком, делая вид, что он приостановился только на минутку, для забавы: мол, я ранее знаю, что все говорят чепуху.