Гендер и политика времени. Феминистская теория и современные дискуссии - [56]

Хотя Батлер и Уэстон в основном акцентировали внимание на сексуальном поведении, другие исследователи определили время как ключевой аспект «создания гендера». В отличие от Батлер, эти исследователи предполагают, что люди обычно пытаются подтвердить свою гендерную идентичность, и поэтому их подведение обусловлено существующими нормами о надлежащем поведении, в том числе и непреднамеренно табуированными нормами гендерного времени. С этой точки зрения, люди эффективно сигнализируют о своем гендере через времяпровождение: «в дополнении к производящей рентабельности, мужчины и женщины делят время занятости и время домашнего труда таким образом, что они также "производят гендер"»; «ее деятельность как прачки и его умение вкручивать лампочки не только делают одежу чистой или освещает комнату, но также создает подтверждение гендерных ролей» (Sirianni and Negrey, 2000, p. 65; Blumberg, 1991, p. 20; схожая дискуссия, см.: West and Zimmerman, 1991; Bianchi et al., 2000).

Эти нормы гендерного времени создают дисциплинарный эффект, который «… осложняет индивидам пересечение профессиональных и социальных границ, связанных с их полом, работающие женщины, выполняющие огромный объем работы, и мужчины, ориентированные на уход за детьми, испытывают на себе давление общественного неодобрения, растрачивая «слишком много» своего времени на деятельность, не связанную с их прямыми (традиционными) обязанностями» (Epstein and Kalleberg, 2004a, pp. 17-18; см. также: Gerson, 2002).

Очевидны практические последствия подобной ситуации, что дает возможность некоторым авторам утверждать, будто нежелание мужчин убирать в доме не просто связано с их неприязнью к этому виду работы, но и с опасностью, что такие их действия представляют угрозу для их собственной мужской идентичности. Это подтверждают исследования Джули Брайнес (Julie Brines): североамериканские мужчины, экономически зависящие от своих жен (чья «мужественность» поэтому находится под угрозой), выполняют немного работ по дому, даже если располагают временем. Выводы ее таковы: «Похоже, исполняя меньше домашней работы, экономически зависимые мужья также "создают гендер"» (Brines, 1994, p. 652). И Пол Кершоу (Paul Kershaw) (2005) аналогично предполагает, что нежелание шведских отцов уходить на весь возможный срок в декретный отпуск связано с символическим значением мужественности: необходимы сильные стимулы для борьбы с этим явлением.

Циники могут счесть эти аргументы оправданиями для лени и отказа от утомительной работы, а нормы гендерного времени — просто поддержкой мужских привилегий, в частности, их свободы от домашних обязанностей. Эти нормы также защищают возможность более высоких заработков для мужчин путем введения нового уровня сложности для женщин через требования удлиненных часов работы для высокооплачиваемых профессий, считающихся «героическим выражением мужественности», недоступным женщинам (Collinson and Collinson, 2004, p. 240). Как подчеркивает Синтия Эпштейн (Cynthia Epstein), противоречивые гендерные нормы ведут к тому, что «если женщины проводят большую часть своего времени на работе, им не хватает времени для выполнения обязанностей в семье. Если же они не воспользуются этим временем на работе, они не смогут полностью выполнить нормы выработки, приводящие к поощрению и свободе, которая ему сопутствует» (Cynthia Epstein, 2004, p. 329). Результатом этого для многих успешных в карьере женщин может стать чувство вины и подавленности, хотя некоторые исследования использования времени показывают, что если женщина зарабатывает больше, чем ее спутник жизни, она «вдвойне старается подчеркивать свою женскую сущность для нейтрализации девиантной гендерной роли» (Bittman, 2004, p. 165).

Хотя Гидденс интересовался как изменением, так и стабильностью, акцент в первую очередь на преемственности гендерных ролей и идентичностей во времени, похоже, оставляет без внимания активные действия и изменения. Также не учитывалась разница между женскими ожиданиями, опытом и поведением. Однако Ориэл Салливан (Oriel Sullivan) объединила идею «создания гендера» с ограниченными изменениями в гендерных ролях (которые были определены в западных обществах) и видимыми расхождениями между различными группами женщин. Сосредотачиваясь на гендерных практиках в семье, она пытается связать «более широкую дискурсивную среду и взаимодействие на микроуровне, в которые люди вступают каждый день». Салливан определяет «потенциально поддающиеся трансформации» аспекты создания гендера в отношениях пары «как часть диалектического процесса, включающего интерпретацию гендерного сознания партнера и соответствующее ему создание гендера», а еще то, как на этот процесс влияют индивидуальные «материальные и реляционные ресурсы» и широкая дискурсивная и идеологическая среда. Это, по ее мнению, усиливает такие претензии радикальных феминисток, как «личное — политично», а еще утверждения Гидденса о том, что социальные структуры могут быть разрушены из-за неповторяемости действий, поддерживающих их. Вот поэтому Салливан утверждает: «Каждодневная борьба женщин против домашнего разделения труда» может быть определена как политическая, и в длительной перспективе она будет оказывать трансформативный эффект (Sullivan, 2004, pp. 219, 208, 216). А Кристин Натальер (Kristin Natalier) иронично предполагает: «Вряд ли Гидденс… представлял себе мытье посуды, когда писал, что интимность — это «отношения взаимообмена личными связями на равных», но и это может быть в действительности элементом рефлексивно управляемых отношений или их очень важной составляющей» (Kristin Natalier, 2004, p. 17).