Гелимадоэ - [8]

Старые Грады! Я попал туда тринадцатилетним мальчиком, а уезжал в противоположный конец Чехии, будучи уже пятнадцатилетним подростком. Два года жизни — много это или мало? У мальчика, чьи родители часто переезжают, просто недостает времени на то, чтобы его привязанности пустили корни. Среди городов, где мы жили, когда отец был чиновником уездной управы, и позже, когда он стал начальником, встречались, бесспорно, и более внушительные, и более оживленные города, чем этот. И все же никогда раньше и никогда позже не прикипал я душой ни к одному мосту на земле так, как к этому захолустному шумавскому гнезду, маячившему на верхушке холма, как руины или обзорная вышка, как маленький муравейник, скрывающий под собой подземную суету, подземные радости и заботы.

Городишко был весьма живописен. Кучка грязных, грозивших развалиться лачуг составляла предместье. Лачуги вразнобой тянулись к городским башенным воротам, по обеим сторонам которых горбатились остатки старых валов, поросших травой. Сама башня была широкая, с обшарпанными стенами; на ее голый лоб, прорезанный двумя несимметрично расположенными окошками, была нахлобучена высокая, похожая на шапку деда-мороза, черепичная крыша. Из проемов, сквозь которые некогда продевались цепи разводного моста, торчали ржавые блоки. Ворота напоминали собой мужика, широко расставившего ноги и с ехидцей поглядывающего на прохожих косыми глазами.

Сразу за воротами начинался собственно город: мостовые, двухэтажные дома, лавки. Узкая улочка круто взмывала вверх и, резко повернув, спускалась на городскую площадь. На ней размещалось все, чему положено размещаться на главной площади старинного городка. Готический храм с башней в стиле барокко являл взгляду свои могучие опоры; у их подножия общество любителей природы холило зеленые квадраты газона, обнесенного оградой из проволоки. Поскольку окружающие дома почти вплотную сгрудились вокруг церкви и там всегда держалась тень, место это было не из самых чистых, особенно если принять во внимание, что ближайшим строением была корчма. Посреди площади стоял фонтан, а неподалеку от него высокий марианский столб[2]. Почти всю противоположную сторону занимало монастырское здание унылого казарменного вида. Местные вольнодумцы, ссылаясь на историческое прошлое города, добились, чтобы напротив монастыря, в заросшем травой скверике, также обнесенном низкой оградой, был установлен огромный гранитный валун, на котором было высечено имя Гуса и укреплена бронзовая чаша[3]. Чашу приходилось то и дело чистить, поскольку ее облюбовали под свое гнездо воробьи.

Две другие стороны площади составляли ряды домов с аркадами. Каждый дом соответственно числу аркад выглядел двуногим, треногим или четырехногим. Каждый был на свой лад кособок, на свой лад сужен кверху; каждый, в меру своей обветшалости, подпирал своего соседа, подобно расшатанным зубам в старческих деснах. Староградские обыватели обожали разноцветную штукатурку. Корчма «У солнца» была кирпично-красная, аптека зеленая, лавка Суханека, где торговали мануфактурой, — коричневая с кофейным оттенком, а ратуша, оснащенная забавной башенкой с часами — белая. В солнечный день эти дома сияли всеми своими грешными красками, точно были сложены не из камня, а из деревянных кубиков, какие покупают на сезонной ярмарке ребятишкам.

От верхнего края площади отходила узкая и сумрачная улочка, где постоянно пахло плесенью. Она змейкой вилась вокруг загадочных столбов с человеческими лицами и впадала в неширокое пространство, где стоял памятник архитектуры — круглая приземистая башня, напоминающая по форме газовый котел. Место это было подлинно историческим, однако весь вид портила пивоварня, почти вплотную примыкавшая к башне. Из ее деревянных сушилок пробивался аромат солода. В ненастные дни дым из трубы пивоварни опускался на город, насылая в открытые окна домов едкие, приторные запахи.

За городом улочка снова шла вниз и изливалась на некое плато, возвышавшееся над окраиной и кончавшееся четырехугольной площадью. Эта вторая площадь, окруженная каменными, в основном одноэтажными домишками, именовалась странно — деревенской.

Название это, без сомнения, было неоправданным и носило глумливый оттенок. Там, где никогда не было деревни, не могло возникнуть и деревенской площади. Площадь, по всей видимости, относилась к замку. Фонтан, стоявший посредине, наверное, украшал некогда подворье замка, и окрестные дома были сложены из разобранных крепостных стен. С крутых склонов, на которых ныне обитатели деревенской площади развели свои сады и огороды, в былые времена защитники крепости сбрасывали нападающих прямо вниз, в речку Безовку, которая описывала здесь крутую дугу. Деревенской площадью сие место было названо, пожалуй, единственно потому, что тут всегда шастала свора облезлых деревенских собак, из дворов пахло навозом, в хлевах добродушно мычали коровы, а на траве, росшей между булыжников, паслись целые стаи гусей.

При всем том деревенская площадь могла перед главной площадью похвастаться несравненно более приличной мостовой, вдоль которой была посажена аллейка из молодых кленов, дававших тень более приятную, нежели та, которую господа, жившие в центре, находили под своими аркадами. Правда, фонтан имел весьма жалкий вид. На нем не было ни разбрызгивающих струи химер, ни труб, подводящих воду. Если его и наполняли когда-нибудь водой, то одни бог ведает, откуда ее брали. Уцелел, собственно, лишь каменный четырехугольный бортик; через его пробоины ловко пробирались внутрь куры и гуси. Бортик был украшен скульптурами и надписями, которые уже никто не мог разобрать. Мальчишки обколотили их, время покрыло мхом. Зачем стоял этот никому не нужный фонтан посреди второй староградской площади? Очевидно, только для того, чтобы осенний ветер мог сметать туда разноцветные кленовые листья. В холодные дни под завывания метели эти листья — их была тьма — кружились по площади в диковинном танце. Ветер гонял их из одного угла в другой, но ряды домов мешали ему выбросить их за пределы заколдованного круга и смести вниз, в долину. Пусть себе мечутся, сколько хотят — ведь в один прекрасный день все равно они набьются в чашу фонтана, где, издавая запах прели, пролежат целую зиму в ожидании новой весны.