Гелимадоэ - [67]

Во дворе трактира «У долины» фокусник распряг лошадь, втащил повозку в сарай, побежал в больницу и пробыл там до позднего вечера. Он сел ужинать, но не как обычно, с возчиками и кучерами, а в стороне ото всех, низко нагнувшись над тарелкой — молчаливый, пасмурный, замкнувшийся в себе. Никто его не окликал. К столу, за которым сидит горе, люди не подсаживаются. Черные глаза фокусника угрюмо глядели из-под лохматых бровей, тоскливо позванивала ложка, черпая скудную пищу. Та, что лежит в мертвецкой, укрытая дешевым саваном, никогда уже не будет делить с ним ни его убогую трапезу, ни его шумную славу.

Ясновидящая умерла в пятницу, хоронить ее должны были в понедельник. Богачам, которым посчастливилось умереть в пятницу, еще можно было притязать на похороны в воскресенье. Для бедняков и бродяг воскресенье — неподобающий день. Да в конце концов, что это за похороны? В дешевом, грубо сколоченном гробу тело пронесли в церковь. Кто шел за гробом? Осунувшийся, сгорбившийся фокусник, инвалид из больницы, что закрыл глаза усопшей скиталице, несколько нищих да кучка любопытных из среднего сословия. Господа не сочли достойным принять участие в похоронах комедиантки. Они лишь выглядывали из окон, не показывая своего интереса, заглушая в себе сочувствие. Похоронную процессию замыкали Ганзелин с Геленой. Почему именно с Геленой? Гелена дежурила в амбулатории, ей полагалось сопровождать отца. А в качестве кого шел Ганзелин? В качества друга покойной? Нет, он был всего лишь ее врач, ее последний духовник. Он был подле ясновидящей при ее долгой агонии и полагал своей обязанностью присутствовать на последнем акте. Врачи всегда из чувства долга провожают своих умерших пациентов, как и владельцы похоронных бюро, торгующие товарами для покойников.

Мальчишки, даже те, чьи родители принадлежат к избранному кругу, имеют привилегию иногда пренебрегать условностями. Мне не запретили присоединиться к моим сверстникам, что сновали под носом у министранта, несшего крест, спрыгивали в придорожную канаву или кувыркались позади растянувшейся процессии — далекие от всякой степенности, от всякой скорби. Погребальные дроги тарахтели по мостовой, траурные султаны на лошадях развевались по ветру, на гробе лежал единственный венок, перевитый бумажными лентами. Короткая, черная суставчатая змея с колыхающейся короной на голове ползет через городские ворота, тащится некоторое время по пыльному проселку над Безовкой, затем поднимается вверх, на зеленый склон, где два ангела с отбитыми руками стерегут вход в захиревшую обитель мертвых. Открываются ржавые ворота, гостей встречает, раскинув на кресте руки, страстотерпец Христос. Дальше, дальше, мимо рядов со стеклянными шарами, мимо памятников с полустершимися именами, мимо надгробий с увядший цветами в облупленных, безносых кувшинах. В воздухе стоит особенный, сладкий и острый запах тлена. Однако последний приют для бродячей провидицы еще не готов. Подле стены еще довольно места для могил, что в скором времени окажутся позабыты и сравняются с землей. Крест с флажком из черного флера указывает нам путь. Вот наконец открытая, зияющая яма, обложенная грязными досками. Я оглядываюсь вокруг с изумлением и грустью: Доры не было! Почему бы Доре не прийти сюда? Священник торопился, листая свой молитвенник, где между страницами лежала бумажка с краткой надгробной речью. Ему заплатили скупо, а посему читал он невнятно и с неохотой. Никто его и не слушал, никто не желал растрогаться. Звуки его голоса глохли посреди могил, в разноцветных шарах отражались перекошенные физиономии. Кто-то решил немного всплакнуть задаром, поскольку этого требовали приличия. Священник помахал кропильницей в знак окончания ритуала. Почему не зажегся бенгальский огонь, почему не взвились к небу кроткие белые голуби, почему часовой механизм не проиграл нежной мелодии? Латынь священника была столь же непонятной, как и зашифрованные фокусником вопросы. «Мертва», — шептал я и составлял слово по числам: м — это три, р — четыре, т — один, в — семь. Мертвая: 3417. Мертвый — пятнадцатое слово в двадцать третьей группе стереотип «доска». Мертвец, лежащий на доске! Все это понадобилось бы фокуснику, подсунь ему кто-нибудь мертвую мышь или мертвую птицу. Скажите-ка теперь, медиум, что это такое? А что, если бы он вдруг задал ей этот вопрос — своим повелительным тоном, тоном вечно недовольного, брюзгливого мужчины? Можно ли быть уверенным, что она не поднимется из гроба и, глухо закашлявшись, не ответит, превозмогая страдания: «Это складной нож»? Человеческая комедия — и столь будничный финал! Всех мы хороним одинаково: и простых людей, и фокусников. Хоть бы радуга засветилась над кладбищенской стеной! Хоть бы души мертвых в виде светлячков закружились на могилах в скорбном танце! Ничего. Гроб на ремнях опускается в глубокую яму. Доры здесь и в самом деле нет. Фокусник наклоняется над ямой и первым бросает туда зеленую еловую ветку. Он, имевший в своем распоряжении веера из павлиньих перьев и такие цветы, которые растут разве что на иных планетах, смог почтить свою подругу лишь простой еловой веткой!