Гелимадоэ - [14]

Если символом кухонного дежурства являлась огромная, с мешок, хозяйственная сумка, то символом полевых работ была старая, без всяких украшений, соломенная шляпа с большой, помятой тульей. К полевым работам относилась прополка травы в огороде, окапывание фруктовых деревьев и унавоживание земли вокруг них, уничтожение гусениц, кошение клевера на задах Гатлаковой усадьбы в Милетине, где у Ганзелина оставался еще участок, перевозка овса и сена с поля в овин и сбор платы с арендаторов, снимавших часть неиспользованной земли. Зимой эта работа была естественно лишь пустым звуком и по сути означала отдых. Но и тут, разумеется, торжествовала неизменная справедливость, и свободные дни поочередно доставались каждой.

Что же касается хлева, то здесь работа была необычайно многообразна, отчего единодушно считалась самой неприятной. Доктор, вынужденный ездить к пациентам, жившим у черта на куличках, должен был держать лошадь и иметь свою коляску. От разоренного хозяйства сохранились также коза, птица, голуби и кролики. Голубей Ганзелин необычайно любил, козье молоко относил к числу крайне полезных продуктов питания, а продажа лишних кур и яиц, несомненно, служила важным подспорьем в его скромном бюджете.

Вся эта четвероногая и пернатая живность поручалась заботам той девушки, которой выпало «счастье» дежурить по хлеву. Накормить гусей, посадить на яйца наседок, подоить козу, отыскать разбежавшихся цыплят — дело нешуточное; обиходить лошадь значило еще и отмыть от грязи коляску, а чистку хлева тоже отнюдь не назовешь благородным занятием. Известным вознаграждением за эту тяжелую работу была возможность править лошадью во время выездов. Скотница получала в свое распоряжение и кнут. Вдобавок ей вручались огромные рукавицы, — дабы не ободрать руки о ременные вожжи, а к тому же и желтый, сильно потертый кожаный дождевик, который надевали в ненастье, потому как место на козлах не было защищено от дождя. Но главным атрибутом этой весьма грязной службы были деревянные, почерневшие от времени башмаки, годившиеся на любую ногу. В них «скотница» ходила большую часть дня, до выезда и по возвращении.

Каждый день после ужина производился финансовый учет. Министерство питания возвращало остатки доверенного ему небольшого капитала, который выделялся всегда в одинаковом размере и лишь по воскресеньям бывал незначительно увеличен. Дежурная по амбулатории передавала в отцовские руки гонорар, ибо Ганзелин никогда не прикасался к предлагаемым ему деньгам, королевским жестом указывая дочери, чтобы она разобралась с этим сама. Полевая фея приносила выручку за сено, за зерно или за фрукты, которые удалось сбыть бабке Регачековой в ее лавчонку под аркадами, а если был конец квартала, то еще и плату за аренду. «Скотница» выкладывала доход от своих подопечных — деньги за яйца, за голубей, за кроличьи шкурки. Ганзелин тщательно просматривал все записи и счета, после чего пододвигал на середину стола кучку денег, предназначенных завтрашней стряпухе как аванс на непредвиденные расходы, а образовавшуюся прибыль клал частью в свой бумажник, весьма похожий на меха гармоники, частью в большое кожаное портмоне.

Обо всем этом, начиная с утреннего поворота диска и кончая вечерним подведением итогов, городок, разумеется, был великолепно осведомлен. Еще бы! За малейшими событиями в докторском семействе он следил со вниманием и беспримерным терпением, не упуская ни малейшей, самой незначительной подробности. И несмотря на то, что каждый день повторялся один и тот же спектакль, староградским обывателям он не приедался. Достаточно было Геле, Лиде или Марии с кошелкой в руке выйти из узкой, огибающей пивоварню улочки, как чопорные дамы и их барышни-дочки, предупрежденные об этом прислугой, поспешно бросали вышивание или игру на расстроенном фортепьяно и кидались к окнам. Девушка в соломенной шляпе с вилами на плече, шагающая рядом с батраком Гатлака за скрипящей, раскачивающейся, навьюченной сеном подводой — ну не упоительное ли зрелище! Верхом наслаждения было, однако, наблюдать за выбежавшей на городскую площадь растрепанной, в переднике и деревянных башмаках «скотницей», которая подгоняла хворостиной заблудившегося, возбужденно гогочущего гуся. Все эти чиновники, торговцы и муниципальные советники оказывали Ганзелину должное почтение; когда, случалось, он проходил под аркадами, они останавливали его и принимались толковать о разных высоких материях: о погоде, о политике… Но стоило им оказаться в кругу своего добропорядочного семейства либо позднее, вечером, в трактире «У солнца», в мужской компании — то-то уж было сплетен, то-то насмешек в адрес Ганзелина! Не проходило дня, чтобы не появлялся новый, более или менее приличный анекдот: по поводу какого-нибудь вырвавшегося у доктора словца, способов лечения, вспыльчивости, но чаще всего — по поводу его шутовского картонного круга.

Городок превосходно знал также, когда этот круг появился. При жизни пани Ганзелиновой три ее взрослые дочери — Гелена, Лида и Мария были настоящими городскими барышнями, которых привлекали к домашней работе лишь от случая к случаю и по необходимости. Но с той поры, как Ганзелин овдовел, обстановка круто переменилась. Говорили, будто бы еще в ту первую ночь, когда покойница лежала в гробу, он, осененный безумной идеей, уже рисовал пресловутый круг. Правда, согласно плану, первоначально были учреждены всего три вида домашних работ. Лишь шестью годами позже, когда подросла и Дора, Ганзелин выбросил старые диски, заменив их новыми, разделенными на четыре поля.