Где живут счастливые? - [48]

      – Нельзя мне. Зек я. Подписку дал о невыезде из Москвы.

       Он очень хочет в Оптину, и в Дивеево, и в Сергиев Посад, он хочет посетить святые источники и восстановленные монастыри. Он хочет много и серьёзно читать. Для своей тюремной часовни накупил кассет с песнопениями, молитвами, дешёвых икон, лампадок.

      – Мне иногда ребята жалуются: „Читаю Евангелие и ничего там не пойму“. Говорю: „Вы не понимаете, а бесы очень даже понимают“. Но не знаю я многого, меня старостой выбрали нашей часовни. Спрашивают, что и как, а я не знаю.

       Знает. Знает самое главное. Как тяжело многогрешной душе пробиться к Богу, вырваться из цепких бесовских объятий, глотнуть чистого воздуха и не опьянеть от него, устоять. Знает, как трудно даётся молитва и как велика её благодать и сила. Знает, какой болью горит неспокойная совесть и как затихает эта боль под омофором покаяния. А ещё знает, как любит всех нас Господь, даже самых пропащих, как он.

       К концу отпуск, – говорит он мне, – сколько всего хотел успеть, а пора возвращаться. Меня дело серьёзное ждёт. Ребята в „зоне“ креститься надумали.

       – Сколько их?

       – Сто пятьдесят человек.

       – Сколько?!

       –  Да, многовато, с этим и проблемы. У нас, правда, есть чаша для крещения. Большой котёл на кухне выпросили, списанный. Да батюшки поблизости нет. Надо приглашать, а не каждый поедет...

       Мы прощаемся. Хочу спросить, как он видит свою жизнь после освобождения, но не решаюсь, лезть в душу не хочется. А он будто мысли мои прочитал:

       – После „отсидки“ так решил. Благословит батюшка в монастырь, пойду в монастырь. Благословит в миру оставаться – останусь. На всё воля Божия.

       – Время быстро бежит, – успокаиваю я его, – не успеете оглянуться...

       – Да, недавно Великий Пост был, а уже Петровский.

       – Вы поститесь, Евгений?

     – А как же! Православному без поста никак нельзя. Но в тюрьме очень легко поститься. Дают, например, второе и хлеб. Ем хлеб.

ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ

Когда она укладывает волосы феном, слегка подкрашивает глаза и надевает свой любимый серо-голубой костюм с летящей юбкой, ей никто не даёт её пятидесяти. Да - и ещё когда выспится. Сон удивительным образом творит с ней чудеса. Если спала она долго при открытой балконной двери, не просыпалась среди ночи от нелепых снов - утром как огурчик. А если долго ворочается, встаёт, смотрит на часы, забывается на минуточку в дрёме, а потом опять широко раскрывает глаза в темноту, утром можно и не подходить к зеркалу: веки опухшие, маленькие заплывшие глазки смотрят измученно и обречённо, между бровями глубокая морщина. Интересно, куда пропадает эта морщинка, если Анна в форме?

Помню её худенькой и стройной, с живыми смеющимися глазами на свадьбе собственной дочери. Она летала между столами, подавала новые блюда, меняла тарелки, а ещё без умолку «тамадила» - громко и весело провозглашала тосты за молодых, осыпала гостей шутками и всё требовала от дочки с зятем:

~ А мне внуков побольше, поняли? А то накажу!

Свадьба «пела и плясала». Молодые охотно выполняли приказы «горько». Анна, раскрасневшаяся и красивая, отплясывала с дочкиным мужем Вадимом цыганочку и, глядя со стороны, ее вполне можно было принять за невесту. Наутро я позвонила ей, чтобы поблагодарить за весёлый вечер, сказала и об этом:

Ты такая красивая была вчера, прямо сама как невеста.

Она рассмеялась как звоночек, заливисто, довольно:

Ну скажешь... Я так измоталась, ног под собой не чувствую, Танька с Вадимом сами сегодня хозяйничают, посуду перемыли.

Меня всё подмывало спросить, почему не было на свадьбе бывшего Анниного мужа, отца Тани. Но Анна сама не заговорила на эту тему, а я инициативу не проявила. Не было и не было.

Мы с Анной почти с детства знаем друг друга, вернее, со школьной поры, когда однажды привели к нам в класс девочку с белесой тоненькой косичкой, испуганными глазами, смущённо улыбавшуюся.

Прошу любить и жаловать, Анечка Волкова, - представила её учительница.

Ой, ой, боюсь, она, наверное, кусается, — захихикал на последней парте дурак Прошин.

Анечка закусила губу, чтобы не расплакаться. Учительница обозвала Прошина дебилом, усадила Анечку рядом с «приятным во всех отношениях» Колькой Черемисовым, который «тебе, Прошин, покажет, как надо обходиться с новенькими». Колька набычился, отодвинулся от Анечки, посмотрел на учительницу преданным взглядом и натянуто улыбнулся.

Мы не были подругами. Так, какие-то общие дела нас сближали, какие-то разводили в разные стороны. И после школы также. Встретимся на улице - радости нет конца.

- Как ты?

А ты?

Кого видишь?

Кто поступил?

Телефон запиши, звони.

Пока!

И — опять до встречи:

Как ты?

А ты?

Но один раз я встретила Анну на остановке трамвая расстроенную, с опущенной головой. На моё радостное «привет!» она испуганно вздрогнула и вдруг ухватилась за руку: «Выслушай меня! Мне так одиноко». Тут же на остановке, мы и просидели часа три. Трамваи звенят, машины скрежещут тормозами, а мы говорим об Аннином одиночестве:

Я без него не могу жить, понимаешь? Жизнь теряет всякий смысл. Он студент и сейчас на практике в Красноярске. Обещал - буду писать каждый день, и вот уже три недели... Три недели ни строчки! Я извелась, на родителей бросаюсь. Как он мог забыть? Ведь мы... ведь у нас всё так было замечательно.