Где живет счастье - [41]

Итак, Арабелла Халм оказалась единственным облаченным в кринолины исключением в бесконечном ряду властных мужских лиц, хотя и была обладательницей выдающейся нижней челюсти и отнюдь не нежного профиля, вследствие чего распознать в ней женщину можно было разве что со второго взгляда. С начала двадцатого века были предприняты попытки запечатлеть несколько представительниц прекрасного пола из семейства Халм, причем исключительно на фоне протестов в связи с возможностью наследования поместья по женской линии. Однако на портретах жёны и дочери смотрелись не слишком убедительно, словно сомневались в своем праве быть увековеченными кистью художника. Женские портреты в менее вычурных золоченых рамах висели не на самых видных местах и со временем обычно бесследно исчезали. Фэрли-Халмы, как не уставала повторять Розмари, не просуществовали бы четыреста лет, если бы отдавали дань моде и политкорректности. Необходимость соблюдения традиций требовала от них быть сильными и придерживаться незыблемых правил. Для столь верного приверженца многовековых устоев Розмари на удивление мало рассказывала об истории своей собственной семьи, и не без оснований: Бен раскопал в Интернете ее генеалогическое древо, обнаружив при этом, что предки Розмари в свое время владели скотобойней в Блэкберне.

Однако по мере изменения общественных нравов помпезность несколько упала в цене, и галерея фамильных изображений закончилась на отце Сюзанны: его жуткий концептуальный портрет, написанный маслом, висел, без особой торжественности, на стене того, что из поколения в поколение именовалось берлогой: уединенного кабинета с огромным камином из неотесанного камня и низкими потолками. Именно здесь детишки разбрасывали игрушки, подростки смотрели телевизор, а собаки мирно дремали на полу. Последним должен был стать портрет матери Сюзанны. Для этой цели на ее восемнадцатилетие был приглашен молодой художник, ставший несколько десятилетий спустя весьма знаменитым. И теперь портрет, принадлежащий Сюзанне, нашел приют в ее скромном коттедже, хотя Виви неоднократно заверяла падчерицу, что будет более чем счастлива, если портрет Афины займет свое законное место в хозяйском доме.

«Она прекрасна, дорогая, и если для тебя так важно видеть ее перед глазами, пусть так и будет. Мы можем отреставрировать раму, и картина будет смотреться восхитительно». Бедняжка Виви вечно из кожи вон лезла, стараясь разделить чувства других людей. Как будто у нее не было своих.

Сюзанна объяснила Виви, что решила оставить портрет в своем доме исключительно потому, что он красивый. И не то чтобы она тосковала по Афине: Виви была единственной матерью, которую она знала. Нет, Сюзанна не могла сформулировать истинную причину. Наверное, дело было в чувстве вины, обиды и в невозможности упрекнуть отца за то, что у него некогда была другая жена, поскольку он решительно не желал говорить о ней. Более того, когда Сюзанна снова отрастила длинные черные волосы и своей неистовой, как любил говорить Нил, красотой стала напоминать мать, отец вообще отказался на нее смотреть. «Афина Форстер» – гласила надпись на раме с облезшей позолотой. К счастью для Сюзанны, ее мать на картине была изображена не в момент смерти.

– Вы что, собираетесь выставить это на продажу? – (Сюзанна увидела незнакомую девушку, стоявшую, склонив голову, на пороге.) – Она очень похожа на вас, – жизнерадостно произнесла девушка.

– Это моя мать, – неохотно призналась Сюзанна.

В коттедже картина вообще не смотрелась: уж больно она была роскошной. Афина, с ее сияющими глазами и бледным треугольным личиком, заполняла собой все пространство гостиной, практически не оставляя жизненного пространства кому-то еще. Но, повесив портрет в магазине, Сюзанна поняла, что здесь ему тоже не место. Тот факт, что совершенно незнакомый человек разглядывает портрет, нервировал Сюзанну, она чувствовала себя уязвимой. Повернув картину лицом к стене, Сюзанна направилась к кассе.

– Я как раз собиралась забрать портрет домой. – Сюзанна всем своим видом давала понять, что тема закрыта.

Девушка тем временем принялась стягивать пальто. И хотя она явно вышла из школьного возраста, ее светлые волосы были заплетены в две аккуратные косички.

– Я чуть было не лишилась девственности на этой лестнице. Напилась до поросячьего визга. Вы подаете кофе?

Сюзанна подошла к кофемашине и, не оглядываясь, бросила через плечо:

– Вы, должно быть, что-то путаете. Раньше здесь был книжный магазин.

– Десять лет назад здесь был винный бар. «Красная лошадь». Продержался всего пару лет. Когда мне было шестнадцать, мы любили собираться в субботу вечером, напиваться на рыночной площади до положения риз, а потом приходили сюда потусоваться. Здесь я и встретила своего парня. Обжималась с ним на этих ступеньках. Прикиньте, если бы я тогда знала… – рассмеялась она и, сделав паузу, спросила: – А можно мне эспрессо? Вы ведь готовите кофе?

– О да. – Сюзанна принялась бороться с кнопками и дозаторами, радуясь про себя, что рев кофемашины освобождает ее от необходимости поддерживать беседу.

Ведь она искренне надеялась, что люди будут приходить сюда попить кофейку и пообщаться друг с другом. А она сможет спокойно наблюдать за ними из-за прилавка. Но за два месяца, прошедшие с момента открытия, Сюзанна успела обнаружить, что посетители, невзирая на ее сдержанность, предпочитают общаться скорее с ней, нежели друг с другом.