Где твой дом? - [10]

Женя от смеха чуть не захлебнулась чаем.

— Папа, смотри-ка, а тебя и правда ревнуют!

— Ничего удивительного нет, — шутливо напыжившись и закрутив воображаемый ус, подтвердил Савелий Петрович, — красавец мужчина, и все.

Ревность жены неизменно веселила Савелия Петровича. Вот уж скоро двадцать лет, как живут они вместе, — и все эти двадцать лет Елизавета Дмитриевна дрожит: а не поглядит ли он на какую-нибудь другую женщину?

В те дни, когда они впервые встретились, Каштанов работал в райзо, в маленьком районном городке. Война была на исходе, наши войска воевали под Берлином. Каштанов восстанавливал колхозные поля, изувеченные войной.

В этом городке с маленькими, заросшими травой переулками и единственной главной улицей, которая тянулась через весь город, он встретил Елизавету Дмитриевну.

Однажды в сумерки, очень усталый, он шел домой с заседания. Еще была зима, но снег уже таял на каменных плитах тротуара и сосульки висели под крышами небольших деревянных домов. Стояла тишина, только галки покрикивали на деревьях.

И вдруг он услышал пение. Пели негромко, в два голоса. В военное время редко можно было услышать пение. Каштанов остановился у темного бревенчатого дома, с окнами, наполовину забитыми фанерой. На ступеньках резной покосившейся террасы сидели обнявшись две сестры и тихонько пели какую-то печальную песню. Одну из них, старшую, он узнал. Это была Наталья Дмитриевна, заведующая районной библиотекой. Другая, совсем молоденькая, белокурая, розовая и хрупкая, как цветок повилики, оказалась ее сестрой. Юная Лизонька была из тех, кому, чтобы жить, обязательно нужна чья-то устойчивая поддержка. Такой поддержкой была для нее сначала старшая сестра, а потом — Савелий Каштанов.

Когда сестры расстались, оказалось, что им очень плохо друг без друга. Лизонька была счастлива своей любовью, но она ничего не умела делать. Хозяйство — темный лес! Как растопить плиту? Как сварить обед? Как выстирать и отгладить мужу рубашку? Ведь дома все делала старшая сестра.

А Наталья Дмитриевна, после того как сестра вышла замуж, осталась совсем одна. Мать умерла. Отец погиб в ополчении. Муж пропал без вести. Некого любить, не о ком заботиться.

Чаще и чаще стала она бывать у Каштановых. А когда родилась Женя, то и совсем переселилась к ним. Теперь остаться без тети Наташи никто у Каштановых и не мыслит. Да и тетя Наташа давно уже не мыслит своей жизни без этой семьи.

Так и водворилось прочное спокойствие и семейное благополучие в доме Каштанова, за которое не переставала дрожать его нежная и ревнивая жена.

— …Папа, а ты ведь и правда ничего себе, видный, — продолжала подшучивать Женя, — вот только глаза у тебя желтые.

— А у тебя не желтые? — притворяясь обиженным, ответил Савелий Петрович. — Гляди-ка, у тебя еще желтее моих. А у меня карие, вот тебе.

— Молчите, болтуны! — Елизавета Дмитриевна обиделась и за дочь и за мужа. — Желтые глаза только у кошек бывают.

— А все-таки у нее желтые, — не унимался Савелий Петрович.

Елизавета Дмитриевна прихлопнула ладонью по столу:

— Перестань! Ты вот ответишь мне или нет: зачем это тебе — все на озеро да на озеро? А?

— Ох! — Савелий Петрович несколько секунд с сожалением глядел на жену. — Удар-ни-ца у нас Вера! В Москву ее вы-зы-вают. Может, еще и ор-ден да-дут!

— Веру — в Москву? — переспросила Женя. — Веру Грамову?

— Именно Веру Грамову! Утятницу из совхоза «Голубые озера». — Савелий Петрович самодовольно крякнул. — Да. Героями люди не рождаются. Их надо воспитывать. Так что, если разобраться, кое-какая и наша заслуга в этом есть.

— И не кое-какая, — поправила его Елизавета Дмитриевна. — При другом директоре об этой Вере и слуху не было бы. Подумаешь — уток вырастила.

— Так ведь семь тысяч — одна.

— Да. Но только при твоей заботе. Потому что ты чуть свет встаешь. Потому что у тебя уже с утра рубашка на плечах мокрая.

Женя задумалась, машинально помешивая чай. Вера Грамова едет в Москву. Полуграмотная, грубая, в брезентовом фартуке, в сапогах… Ее зовут в Москву, ее знают в Москве! А она, Женя, образованный человек, дочка директора, начитанная, талантливая — ведь даже Григорий Владимирович сколько раз говорил, что она талантливая! — она, возможно, никогда не будет в Москве… Целую жизнь проживет, а в Кремль ее так и не позовут…

Отец кончил завтракать и шумно встал из-за стола. Женя поднялась тоже:

— Папа, мне надо с тобой поговорить.

Но отец уже надел свою белую полотняную кепку, заправил под нее густые, с проседью волосы.

— Тебе? Со мной?

— Да, папа. Очень серьезно.

— И почему это всем со мной все время поговорить нужно, — усмехнулся Савелий Петрович, — даже моей собственной дочери!

— Но, папа!

Савелий Петрович уже был в палисаднике.

— Как-нибудь встретимся! — смеясь, крикнул он, крупно шагая к выходу и помахав на прощанье рукой.

— Но ведь мне же очень нужно! — Женя выбежала вслед за ним.

В ответ прошелестела тронутая ветерком вырезная листва золотых шаров да прочирикала что-то пичужка…

— Это вполне понятно, — сказала Елизавета Дмитриевна, — что Жене хочется поговорить с отцом, но она могла бы поговорить и со мной…

Тетя Наташа искоса поглядела на нее, тихонько усмехнулась и принялась убирать со стола.