Где-то во времени - [38]

Она не ответила, и, помогая ей взобраться на откос, я вновь почувствовал тревогу. Как мог я вообразить, что встреча с ней даст мне покой? Может быть, она не убежала и не позвала на помощь, но принимала меня с некоторым опасением.

– Я знаю, все это кажется необъяснимым, – говорил я в надежде, что слова мои не покажутся простой банальностью и не вызовут подозрений. – Но тому есть причина, и я не стану ее скрывать.

Зачем я продолжал гнуть свою линию? Такой подход мог лишь увеличить ее подозрительность в отношении меня.

Теперь мы оказались на извилистой дорожке для прогулок. Я чувствовал, как сердце у меня бьется все сильнее. Через несколько секунд мы войдем в здание. Вдруг она бросится в свою комнату и запрет дверь, прекращая всякое общение? И я ничего не смогу с этим поделать. Мне казалось неправильным снова приглашать ее на ужин. А что еще сказать, я не знал.

Теперь мы поднимались по ступенькам крыльца. Ноги казались налитыми свинцом, и когда я открывал входную дверь, то подумал, что она весит тысячу фунтов. Мы одновременно вошли внутрь. Не помню, остановился ли я первым, или это сделала она. Помню только, что впервые посмотрел в лицо Элизы Маккенна при полном освещении.

Ее фотографии лгали. Она намного привлекательней, чем ее изображения. Перечисление отдельных черт не в состоянии передать магию их сочетания. Хочу, однако, отметить, что у нее серо-зеленые глаза, высокие изящные скулы, идеальный по форме нос, пухлые красные губы, не требующие помады. Ее кожа имела оттенок бледной розы в лучах солнца. Пышные и блестящие желтовато-коричневые волосы были в тот момент забраны наверх. Она подняла на меня глаза с выражением столь неприкрытого любопытства, что я едва не признался ей прямо на месте, что люблю ее.

Полагаю, что на протяжении этих секунд в том тихом коридоре мы смотрели друг на друга через пропасть в семьдесят пять лет. Люди из разных эпох, думаю, выглядят по-разному – так, как свойственно их времени. Полагаю, она разглядела это в моем лице, как я разглядел в ее. Разумеется, это неосязаемо и не может быть разложено на составные части. Хотелось бы мне более точно это описать, но не могу. Знаю лишь, что она ощущала в моем облике 1971 год, как я четко ощущал 1896-й в ее внешности и манерах.

Правда, это не объясняло то, почему она продолжала смотреть на меня с откровенностью, которую женщина ее эпохи и положения не должна была проявлять.

Я не преувеличиваю. Она смотрела на меня так, словно не в силах отвести взгляд, – и, разумеется, я смотрел на нее точно так же. Мы буквально не отрываясь смотрели друг на друга, должно быть, более минуты. Мне хотелось заключить ее в объятия и поцеловать, крепко прижать к себе и сказать, что я люблю ее. Но я не двигался с места. Возможно, дело было в той временной пропасти между нами, а может, просто виноват был эмоциональный барьер. Как бы то ни было, в мире не существовало ничего, кроме Элизы Маккенна и меня, прикованных друг к другу взглядом. Она снова заговорила первой.

– Ричард, – сказала она, и у меня появилось чувство, что она не просто произносит мое имя, а сверяет его с моей личностью, чтобы посмотреть, привлекательно ли оно для ее сознания.

В свете произошедшего ранее мне показалось странным, что она вдруг отвела взгляд и щеки ее вспыхнули румянцем. Только позже я понял, что она не дала собственному любопытству разгореться, строго следуя требованиям этикета.

– Мне надо идти, – вдруг вырвалось у нее.

Она буквально бросилась от меня прочь. Я почувствовал, как замирает сердце.

– Нет, – молвил я. Она быстро обернулась почти с испуганным выражением. Нет. Прошу вас. – Голос у меня дрожал. – Не оставляйте меня, пожалуйста. Я должен быть с вами.

И опять этот взгляд открытой, беззащитной откровенности. Она так хотела понять меня.

– Пожалуйста. Поужинайте со мной, – сказал я.

Ее губы зашевелились, но не издали ни звука.

– Мне надо переодеться, – наконец пролепетала она.

– Могу ли я… смею ли я… – Я замолчал. В такой момент меня смущают правила грамматики? Я был как безумный: мне хотелось смеяться и плакать одновременно. – Элиза, прошу вас… позвольте мне вас подождать. У вас есть… приемная или что-то в этом роде? – Теперь я умолял. – Элиза?

Она издала звук, который, если я правильно понял, означал следующее: «Почему я с вами разговариваю? Почему не закричу и не убегу?» Все это заключалось в кратком звуке – недоверие и отчаяние оттого, что доверилась болтовне какого-то сумасшедшего.

– Я знаю, что меня трудно понять, – продолжал я. – Знаю, до чего странно себя веду и что потревожил вас на берегу. Не понимаю, отчего вы так добры ко мне. Почему просто не швырнули песок мне в глаза и не убежали, я…

Договорить я не смог. Когда она сохраняла серьезность, красоты ее лица было достаточно, чтобы заставить меня плакать. Когда же улыбалась, от сияния этого лица, казалось, сердце вот-вот остановится. Уверен, что смотрел на нее с раболепным обожанием. Ее улыбка была такой восхитительной, такой нежной и в то же время понимающей и смущенной.

– Пожалуйста, – робко продолжал я. – Обещаю, что буду вести себя хорошо. Буду тихо сидеть на своем месте и… – Я замолчал, пытаясь подыскать слова для завершения фразы. Нашлись лишь два слова. Они были абсурдны, но я все же их произнес: – Буду паинькой.