Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте - [70]

И тут мне повезло. Так случилось, что через несколько недель мне предстояло ехать в Лондон. Я решил заодно повидать и Прагу, в которой никогда не бывал. И провести день в Терезине — из Праги до него меньше часа на машине. Это было совершенно правильное решение. Я обошел всю Прагу, места, где жил Миша Грюнбаум, осмотрел синагогу, которую он некогда посещал, и станцию, с которой его отправили в Терезин. Я даже повторил тот путь, каким Миша каждую неделю ходил с отцом из Голешовице в Староновую синагогу на другом берегу реки.

Терезин, как выяснилось, сохранился практически в том же виде, как тогда. Я сделал миллион снимков, купил карты, набросал свои впечатления. Давняя история начала оживать. Первые строки я записал еще в Праге — поедая чешские кнедлики в ресторане через дорогу от того места, где, как мне представится чуть позже, Миша тайком ускользнул из гетто, чтобы посмотреть кино. Из этих первых строк и сложилась сцена, которой открывается книга.

Вернувшись в Чикаго, я сверился с хронологией (уже расширенной и дополненной) и стал просто писать главы в том порядке, в каком они возникали передо мной. Чтобы написать очередную главу, мне часто приходилось задавать Майклу новые вопросы, читать ту или иную книгу, рыться в интернете или делать то, другое и третье в различных комбинациях. Вопросы Майклу становились все более конкретными, например: «Находилась ли Староместская площадь внутри еврейского гетто?» Такие точные вопросы порой помогали ему вспомнить подробности, к которым он не возвращался уже много десятилетий. Я читал о Терезине все больше, находил все новые и новые книги, которые также могли мне пригодиться. Особенно важную роль в моей работе сыграл дневник, который вел другой из нешарим, Павел (Паик) Вайнер. Свои наброски я отправлял Майклу, и он, читая их, иногда вспоминал какие-то события и детали, о которых прежде не рассказывал. Часто Майкл переадресовывал вопросы, на которые не мог ответить сам, другим людям, также пережившим Терезин. Постепенно я приобретал все более ясное представление об этом концлагере, пока не почувствовал себя настоящим экспертом.

И все же некоторые события я не мог реконструировать, как ни старался. Например, за несколько дней до катастрофического транспорта 12 октября Миша и его родные уже назначались на транспорт, но каким-то образом избежали отправки. Иногда, особенно когда мне казалось, что пояснения необходимы, мы с Майклом отваживались на обоснованную гипотезу (например, о том, где он жил после того, как Франту отправили в Аушвиц, а комнату 7 расформировали). Но в других случаях, когда в эпизоде слишком многое оставалось неясным — как с этим транспортом, — мы вообще не включали его в книгу.

Таким образом, одни главы представляют собой реконструкцию конкретных, однократных событий, которые происходили в действительности (как два эсэсовца увели отца, как в Праге мальчишки погнались за Мишей, а потом привязали его к дереву, как он в последний раз видел своего лучшего друга из окна лазарета), а другие сцены воссозданы из повторяющихся событий Мишиной жизни (работа в поле, футбол, разговоры с Франтой). Я не выдумал ни одного значительного эпизода просто ради интереса. Даже письмо Франты в эпилоге — подлинное, хотя я и добавил несколько деталей (сколько нешарим и сколько всего евреев прошло через Терезин), чтобы этот реальный документ снабдил читателя важной дополнительной информацией.

И все же оставалось немало пробелов, которые надо было заполнять. Так, практически каждое слово в диалогах нужно было воссоздавать (как это обычно и происходит в мемуарах). Хотя имена и судьбы всех нешарим соответствуют действительности (за исключением Иржи, это имя я вписал сам, потому что Майкл не смог вспомнить, как звали его утраченного друга и как он выглядел), мне пришлось додумывать их характеры и поступки, чтобы оживить сцены с их участием. По всей книге рассыпаны сотни мелких деталей, которые я добавлял, чтобы повествование на всем протяжении оставалось объемным, как того заслуживает история Майкла. Добавлю, что все мои догадки — о том, что ели, во что одевались и даже какие слова произносили персонажи, — были вполне оправданными: после стольких разговоров с Майклом, чтения и исследований мне было на что опереться.

Однако внешний мир составляет лишь половину этой книги, другая половина — внутренний мир мальчика Миши, все то, что он думал и чувствовал. Если книга вас тронула, то, полагаю, основная причина в том, как сам рассказчик переживает события и как он их излагает. Иными словами, читая эту книгу, вы узнаёте не только о том, что происходило с Мишей, — вы как будто сами становитесь Мишей в ту пору, когда это происходило. Только надо учесть, что сам Миша не описывал эти события в тот момент, когда они происходили, семьдесят лет назад (а если бы описывал, то уж никак не по-английски, а я-то писал по-английски). Значит, за Мишу-рассказчика, за того, кто переживает эти события как будто прямо сейчас, я несу большую ответственность, чем за все остальное в книге. Но и здесь я опирался на определенное представление о том, каким Миша был тогда, хотя под конец мне пришлось создать нового Мишу, который смог, в некотором смысле, заново пройти через все это.