Где-то рядом - [2]

«Чаша Грааля», «Исторгнуть тьму, чтобы родиться вновь…»). Душа поэта, будто трепещущий на ветру стебель вьюнка, стремится на родину — в синее небо.

Когда луна карабкается в небо,

Чтобы завесить чёрную дыру,

Я вспоминаю родину, где не был

Я прежде никогда — в ином миру.

(«Когда луна карабкается в небо…»)

Примечательно, что и феерия праздника для поэта — это, прежде всего, расцветающий в поднебесье салют, которым любуются, «прижавши лица к небесам».

В вечернем небе червячки огней

Ползут и исчезают в разноцветье.

И аплодируют, кто в серой мари дней

Спешит упиться фейерверком этим.

(«Фейерверк»)

«В экстазе воздержанья от суеты» лирический герой обращает взор к Священному Писанию, обретая мир в душе и познавая благодать христианской мудрости.

Я вечные стихи читаю верным взглядом.

Тоска затеребит лукаво кровь.

Мне много нужно и немного надо —

Покой и воля, вера и любовь.

(«Я вечные стихи читаю верным взглядом…»)

Лишь только «читая Книгу, вечную, как небо», поэт ощущает, что «Дневная суета становится нелепой пред благодатью чудных тех стихов…»

Магистральная линия творчества Красноборода — именно философская. Несмотря на множество «житейских» сюжетов, автор весьма далёк от бытописательства. Даже стихи о природе нельзя отнести к пейзажным — концентрация мысли всё равно переводит их в ранг философской лирики. До боли знакомые реалии — лишь исходный материал для глобальных размышлений о непреложных законах бытия… И для чудесных стихов. Их источник — наша с вами повседневность — люди, вещи и события, что имеют место здесь и сейчас… Где-то рядом…

Наталья Иванова,

Член Международного союза писателей и мастеров искусств.

Член Российского союза профессиональных литераторов.

* (Лат.) — помни о смерти.

** (Лат.) — (букв.) срывай день, призыв радоваться жизни.

*** (Япон.) — печальная красота вещей, красота с лёгким привкусом меланхолии.

АВТОРСКОЕ ОПРАВДАНИЕ

Эпоха у нас сейчас быстрая и шумливая. Поэтому любое проявление естественной самодостаточности — будь то одиноко стоящее в поле дерево или живущий на дальнем хуторе пасечник — вызывают у окружающих чаще всего вначале недоумение, а потом и раздражение с потаённым вопросом: почему? Древние греки называли людей, не участвующих в общественных процессах, идиотами. Наше неспокойное время, вдохновлённое теоретическими выкладками разномастных исследователей «человеческого материала», давно и логично перевело это определение в терминологию психиатрии. А тяга к познанию помогает и дальше дробить любое целое на множество мельчайших составных частей — чтобы удобнее было применять закон «разделяй и властвуй».

Как в навязчиво громкоголосом бедламе сохранить покой и душевное равновесие?

Иногда мне помогали это делать стихи. Может быть, для кого-то они тоже станут отдушиной…

Сергей Краснобород

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я стихов не писал никогда.

И вряд ли когда напишу.

Я, на чувствах своих гадая,

жить спешу.

А слова неуклюжестью мнений

просто просятся на язык.

Я же жизнь из одних мгновений

составлять привык.

«Я похож на усталого странника…»

Я похож на усталого странника.

В старом замке ворота скрипят.

Дождь проходит ворчливым охранником.

Гости спят, и хозяева спят.

Стены имя мне шепчут призрачно.

Тени трутся. Чадят факела.

Коридорами мается бог ночной,

обнажившийся догола.

Я попал сюда мрачной осенью.

Пью вино и смотрю в глаза.

Старый граф с волосами с проседью

был знаком мне два века назад.

В келье раму оконную трогаю.

На фамильном гербе — слеза.

Я попал сюда странными тропами.

И забыл дорогу назад…

«Когда луна карабкается в небо…»

Когда луна карабкается в небо,

чтобы прикрыть собою черную дыру,

я вспоминаю родину, где не был

я никогда — в ином миру.

Мифическим преданьем обернуться,

пустой строкой, созвучьем странных нот,

чтобы опять на родину вернуться,

как зрителю в прошедшее кино.

Там пепел грёз и угасанье чисел.

Там ласки трав и их немой покой.

Прибежище милее всех отчизен,

куда стремится дух в стенании с тоской.

И тело устает моё лелеять

нездешних сил неудержимый зов.

Когда ползет луна собой дыру заклеить,

истоки постигаю я с азов.

«Стучится античность стихами французских поэтов…»

Стучится античность стихами французских поэтов.

И птицы, летящие спинкою вниз, в небе свивают гнезда.

Седой океан качает безвременье где-то.

И Улисс ещё верит, что возвращаться не поздно.

А в диком лесу Буковины, в норе, под навязчивым снегом,

волчата сосут молоко обозлённой волчицы.

Она же мечтает для Нового Рима вскормить человека.

И схватка с Шерханом которую ночь ей снится…

«Любовь слепа, а жизнь безрадостная и нервна…»

Любовь слепа, а жизнь безрадостна и нервна.

Таскают муравьи по норам чёрствый хлеб.

В погоне за Тельцом шагают мулы мерно,

погонщиков свозя в печально мрачный склеп.

Там Обезьяний Бог, проверив ноги, зубы,

карандашом на лбах рисует ярлыки

и стражу громко подзывает в рупор,

поплёвывая на пол сквозь клыки.

Потом конвейер тёмным коридором

везёт задумчивых, замученных, нагих.

И бездна предстаёт их безразличным взорам.

И в бездне кануть заставляют их.

Чтобы души нетленные частицы

к другим примкнули, образуя твердь.

Всё этой тверди смирно покорится —

и мутный хаос, и тупая смерть.

Но призрачный туман строенье разъедает —