Где-то на Северном Донце - [57]

— Дадим, — уверенно говорит Тагильцев. — Дайте время — дадим.

— Нет, дорогой полковник, — жестко усмехается Николаев, — времени-то как раз нам ныне и не дано. Все предоставлено: люди, оружие, техника, а времени — нет! Больше трех дней не даю. Извольте через три дня членораздельно доложить о новом местоположении этого резервного корпуса.

— Постараемся, — менее уверенно произносит Тагильцев и вновь угрюмо косится на тусклое окно.

— Что вы думаете предпринять? — уже по-деловому спокойно спрашивает Николаев.

— Предприняли. Сегодня ночью в тыл к немцам дополнительно заброшено несколько разведгрупп. Поскольку метеослужба летной погоды на ближайшие дни не обещает, то основные надежды возлагаю на радиоперехватчиков.

— Это почему?

— Погодка-то… — Полковник кивает на окно. — Снег, холода… Немцы не большие охотники прокладывать телефонные линии в таких условиях. Да и по логике вещей едва ли найдется у соединений, только что произведших передислокацию, достаточное количество кабелей и проводов для прокладки десятков километров новых линий. К тому же местность изрезана балками, стройматериалов нет. Тут вся надежда на радио. В этом деле немцы мастаки.

— Допускаю, — соглашается командующий.

— Потому будем надеяться, что, заняв новый район, соединения корпуса начнут отрабатывать радиосвязь. Ну, а поскольку их станции выйдут в эфир — наши радиоперехватчики быстро их обнаружат.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Кто у вас руководит этим делом?

— Майор Савушкин. Командир батальона фронтовой радиоразведки.

— Молод?

— Тридцать лет.

— Опытен? Грамотен?

— Чрезвычайно! — неожиданно произносит Сталемахов. — Мне пришлось убедиться в способностях Савушкина еще под Москвой. Его данные были всегда безупречны. Отличный специалист и командир. Думающий.

— Ну, тут у меня перед вами преимущество, товарищ генерал. — По блеклым губам Тагильцева проскальзывает подобие улыбки. — Я знаю Савушкина несколько раньше… — Он на мгновение замолкает, потом признается; — По чести говоря, я был счастлив получить такого исполнителя в свое распоряжение.

— Интересно… — Николаев с любопытством смотрит на подобревшее лицо полковника. — Столько лет знакомы, а вот никогда не подозревал, что вы можете питать столь теплые чувства к кому-то в служебной обстановке… Жалуются — сухарь! Выходит, напрасно. Как, напрасно?

Костистое лицо Тагильцева розовеет, он нервно дергает руками, очевидно, жалеет, что пооткровенничал. Молчит.

— Ну ладно, ладно, Константин Афанасьевич, не сердитесь. — Николаев примирительно улыбается Тагильцеву. — Мы ведь старые сослуживцы — зачем нам ссориться? От меня-то вы не спрячетесь, как от прочих, за своей неизменной официальностью. Разве не так? Помните Халхин-Гол?

— Николай Федорович… Не время, — конфузится Тагильцев.

— Ну-ну… — благодушно ворчит Николаев. — Не время так не время… А с Савушкиным этим вы меня познакомьте. Люблю знакомиться с интересными людьми.

— За этим дело не станет, — обретая себя, говорит Тагильцев и глядит на часы. — Я уже вызвал его. Должен быть здесь.

— Вот как!

Тагильцев крутит ручку индуктора, берет телефонную трубку.

— Дежурный? Майор Савушкин прибыл? Ждет? Пригласите ко мне.

Накануне перелома

Возвращаясь из штаба фронта, Савушкин размышлял о только что полученном приказе во что бы то ни стало обнаружить исчезнувший корпус. Само по себе такое распоряжение не было неожиданным. В том и состояла работа подчиненных майора, чтобы осуществлять контроль за радиообменом между немецкими штабами, расшифровывать коды, и если из эфира исчезала та или иная штабная радиостанция, то вновь обнаружить ее. Тагильцев мог не вызывать его к себе. Тем более в праздник.

И никакого особого приказа не требовалось. Уже с 3 ноября, когда одновременно прекратили работу все радиостанции немецкого корпуса, двенадцать лучших радистов-перехватчиков — по четыре в смену — круглосуточно шарили в эфире, отыскивая голоса замолкших радиопередатчиков.

И в то же время в совершенно заурядном для радио-разведчика событии на этот раз было нечто особенное, особо важное, ранее не встречавшееся. Недаром командующий и начальник штаба фронта так дотошно расспрашивали его, Савушкина, о тонкостях работы перехватчиков, просили хотя бы приблизительно предсказать вероятность успеха. Они были явно встревожены.

Война есть война. Части, соединения и даже целые армии противостоящих сторон беспрерывно маневрировали, перемещались с участка на участок, а то и с фронта на фронт — и ничего удивительного в том для Савушкина не было. Если для обычного фронтового офицера война ежечасно представала своим обнаженным лицом — с жертвами, обильной кровью, окопными тяготами и постоянным риском быть вычеркнутым из жизни, то с Савушкиным война говорила языком радиограмм, хитроумных, часто меняющихся шифров, перемещениями радиоголосов, их молчанием или их фальшивыми вздохами. И если для непосвященного трельчатая дробь морзянки была обыкновенным писком, то для Савушкина она была то врагом, то другом, то предвестником радости, то предвестником беды.

Вовремя расшифрованный вражеский код спасал тысячи жизней, вовремя услышанный голос радиостанции вновь появившегося крупного немецкого соединения (а то и нескольких сразу) предупреждал о надвигающейся опасности, а тишина в эфире говорила еще о большем — о зловещем. Радиоразведчики всего более не любят тишины, ибо тишину не расшифруешь языком математики, для кого-то из противников она всегда несет элемент неожиданности…