— Она гордая. — Петунка тоже была гордой, поэтому остановилась в воротах, на символической границе. — Ты на это рассчитываешь, да? Что она умоется своей гордостью и втихую, в уголке, слезы выплачет? Забудет о тебе, баран дурной?
Он медленно ехал через сугробы, повторяя про себя, что день прекрасен и жизнь хороша.
— Как же! Это моя сестра! Ты ее еще не знаешь?
Копыта цокали по замерзшей земле, солнце приятно пригревало щеку.
— Надо топор спрятать, она мне дров на всю зиму наколет! Как наша прабабка!
Он ехал, не оборачиваясь, но очень хотел обернуться, потому что своей злостью Петунка, пожалуй, как никогда, напоминала ему Ленду.
— Засунь себе в задницу свои девяносто дукатов! Она не выдержит без тебя, слышишь? И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! Я княжна, черт вас всех побери!
Светило солнце, дорога была узкая, но дальше за этой дорогой раскинулся бесконечно широкий просторный мир. С миллионами девушек, из которых каждая вторая, пусть даже и десятая, раздвинет ноги перед чародеем. А каждая сотая, пусть даже и тысячная, откроет сердце. Надо быть дураком и мерзавцем, чтобы теперь оглянуться. Еще несколько шагов — и он окажется среди пихт. Он выдержит.
— А плату лучше забери себе всю! — настиг его крик Петунки. — Потому что говнохранилища у нас здесь нет, и ей придется по околице мотаться, чтобы освободиться от твоего сраного подаяния!
Миллионы женщин. Наверняка найдутся высокие, лишь малость пониже его. Крепкие и худощавые. Черноволосые и с глазами чуточку синими и чуточку зелеными. Языкастые и грубоватые снаружи, а внутри…
Чума и мор! Другой такой нигде… Нужны миллиарды, а мир, хоть вроде бы круглый и гораздо больше, чем тот, который рисовали на древних картах, слишком мал, чтобы прокормить миллиарды людей. И так будет всегда.
— Дебрен, подожди!
Он натянул узду, но не обернулся. Из-за этих чертовых слез ее фигура слишком расплывалась у него в глазах, слишком походила на фигурку сестры.
— Я уберу эти дукаты, пока она не остынет. Но это же уйма денег! Ими можно оплачивать месяцы поисков! Можно годы! Если ты не хочешь, чтобы она искала тебя за твое собственное золото, то скажи! Я хочу это услышать!
Она не услышала.
Дебрен тронул коня пяткой, послал вперед.
— Скажи, что ты предпочитаешь трахать других, нежели держать за руку ее! Это мы тоже хотели бы четко услышать!
Не услышали. Он не смог бы этого выговорить, у него пересохло в горле.
— Ну тогда скажи хотя бы, что ты погонишь ее как собаку, если она не выдержит, помчится вслед за тобой и в конце концов найдет! Что ты женишься на другой, настругаешь детишек и сможешь жить без Ленды и быть хоть немножко счастливым! Она не встанет поперек вашего счастья! Она мост своей любовью сломала! Она сделает все, что ты захочешь, только позволь ей поверить, что это будет ради твоего блага! Не ее, а твоего! Дай мне какой-нибудь аргумент, Дебрен!
Он молчал. Чувствовал, что обязан, что несколькими словами довел бы дело до конца, закрыл окончательно и навечно. Обе они были мудрые, обе были княжнами. Одна убеждала бы другую, что так будет лучше, рассудительней, честнее. Хватило бы нескольких слов.
Но он уже дал Ленде все, что мог дать. Он был всего лишь человек, а люди рождаются эгоистами.
Он въехал в лес, молясь, чтобы Ленда наплевала на рассудок, плюнула на свою гордость и правильно распорядилась девяноста дукатами.
